ОДИН ИЗ ВАРИАНТОВ ЖИЗНИ
Рассказ первый
Что же такое время?
Если никто меня об этом не спрашивает,
я знаю, что такое время;
если бы я захотел объяснить спрашивающему
– нет, не знаю.
Августин Блаженный
«Исповедь, книга одиннадцатая» …Ночь обрушилась внезапно и накрыла меня такой плотной темнотой, что стало трудно дышать. Сделав несколько шагов, я остановилась, не зная, куда идти дальше. Не было ни света, ни звука, ни запаха – ничего похожего на ориентир. Словно внезапно исчезло пространство, а с ним – и время. Только чёрная ночь!
…резкий щелчок рассёк тишину, и в наступившей в комнате темноте было слышно, как с лёгким звоном падают на письменный стол осколки. Выронив из рук карандаш, я вскочила, с грохотом опрокинув стул и, нащупав выключатель, зажгла верхний свет.
…Я купила эти часы всего месяц назад. В комиссионном магазине, который находится на центральной улице Симбирска, наискосок от универмага, занимая первый этаж одного из крепких старинных зданий, чудом сохранившихся после перестройки города.
…Утром я проснулась довольно поздно и сразу посмотрела на часы. Они размеренно тикали, показывая около одиннадцати. Сегодня нужно было что-то решить с настольным светильником. Дело в том, что перегоревшая лампочка была не совсем обычной – при большом цоколе имела очень маленькую плоскую колбу, чтобы не прожечь абажур, и матовое стекло, чтобы яркий свет не утомлял глаза.
…Наутро меня ждал неприятный сюрприз: часы снова остановились. Переведя стрелки, я опять качнула маятник – и они, как и в прошлый раз, пошли. Но назавтра всё повторилось. И на третий день – тоже. Каждый раз остановившиеся часы показывали пять минут второго.
Продавщица комиссионного магазина сразу вспомнила и меня, и часы, а, узнав суть просьбы, сказала:
…Среди ночи меня разбудило ощущение, что в квартире кто-то есть. Включив ночник, я увидела, что на будильнике без пяти минут час, и, накинув халат, пошла в гостиную, посмотреть, что там с часами. Они размеренно тикали, выводя свою обычную мелодию.
…Проснувшись утром, я очень удивилась, что лежу в своей постели, хотя совершенно не помнила, как в ней оказалась. Решив, что всё произошедшее ночью мне просто приснилось, я пошла в гостиную и там с радостью услышала знакомое тиканье.
Было ещё слишком рано и темно, поэтому я решила зажечь люстру, чтобы убедиться, что часы в порядке. Но, нащупав рукой выключатель, с удивлением обнаружила, что он включён. Рассказ второй Весь следующий день я вздрагивала от каждого удара часов. Несколько раз даже пыталась отключить бой, но после этого часы сразу останавливались. И пришлось оставить всё, как есть.
…Я отчётливо помню канун католического Рождества девяносто седьмого года. То ощущение безмятежного счастья, с которым шла домой. В университете объявили короткий день, поэтому две последние пары отменились. Правда, на 15.00 было назначено «заседание кафедры» (так мы с коллегами называем предпраздничные посиделки с молдавским коньяком «Черный аист» и сухим немецким вином). Но я сослалась на срочные дела, и никто не стал задерживать.
…Мы знали друг друга полтора года – познакомились, когда Александр был назначен руководителем пресс-центра, в котором я тогда работала редактором радио.
…Открыв дверь, я не услышала привычного стука. Александр вышел из кухни, облачённый в мой фартук и с полотенцем на плече.
…Утром я проснулась под стук печатной машинки. А из кухни доносился запах свежесваренного кофе и тостов.
…Александра дома не было. Но в гостиной меня ждал накрытый к ужину стол. Только почему-то стоял всего один прибор. Это неприятно кольнуло. Чайник на плите оказался горячим – значит, муж только что был дома. Наверное, выскочил за сигаретами…
Я не могла никому рассказать о том, что со мной произошло…
Я думала об Александре постоянно, но он больше не приходил…
…Ни в какой Париж я, конечно же, не полетела. Предпочла Франции Египет и перенесла тур на полгода, чтобы заняться издательскими делами Александра. Первое, что сделала, – переписала авторский договор на его имя. Потеряла в гонораре, так как у почти готового тиража пришлось менять обложку и страницы с выходными данными, но осталась довольна. И постепенно вникая в издательские и редакторские тонкости, незаметно для себя очень этим увлеклась.
…Вспоминая этот разговор, Алла сама не заметила, как покинула скамейку в сквере и дошла до своего дома, но одной идти в квартиру не хотелось. «Зря всё-таки оставила Лялю в садике!» – с досадой подумала она.
…Очнувшись, Алла почувствовала, что не может пошевелиться – движения сковывала длинная белая рубаха. Она сидела на пеньке, прислонившись спиной к дереву, а в нескольких шагах от неё лежал какой-то предмет, накрытый материей. По белой ткани расползалось тёмно-красное пятно. И Алла вдруг с ужасом поняла, что там, под покрывалом, её дочь.
– Как раз и направлялся, когда она выбежала из подъезда. Он – следом. По пути из автомата позвонил мне. Здесь от милиции ехать-то минуты три…
…И через несколько лет после написания этого рассказа я удивляюсь почти мистической истории его создания. Теперь я уверена, что Александр, говоря «хорошо стала писать, девочка», имел в виду это, тогда ещё ненаписанное произведение. Но более поразило то, что придуманный мной от начала и до конца рассказ был создан словно под впечатлением от… будущих событий.
Рассказ четвертый …Я тогда работала в маленькой газете корреспондентом. Как-то в начале весны мы затеяли генеральную уборку в редакции. Разбирая в шкафу авторские оригиналы, я нашла старую коробку из-под сигарет. Внутри неё лежали несколько сложенных вчетверо тетрадных листов, связанных бумажной бечёвкой.
…В течение нескольких дней после своей находки я ходила по улицам в поисках женщины с лаковой сумочкой. Мне казалось, что именно я разгадаю тайну убийств, о которых сообщалось в письмах. Но все мои поиски были напрасны – то ли её забрали к себе какие-то дальние родственники, то ли, наконец, упекли в психушку, а может, она и умерла… Никто ничего о ней не знал! И эта странная, так никем и не разгаданная история постепенно забылась…
Рассказ пятый …История с часами вывела меня из душевного равновесия настолько, что я совсем перестала замечать время, и как-то внезапно наступил канун Нового года. Все вокруг строили планы на праздничные дни. Приглашали: кто в ресторан, кто на природу. Но идти в шумные компании не хотелось. Идея посидеть в одиночестве у телевизора с фужером красного вина и лёгкими закусками показалась необычайно привлекательной. Но в холодильнике я обнаружила только засохший кусочек сыра, который просто вовремя не заметила, и отправилась за продуктами.
…Поднявшись по ведущей к входу довольно длинной и крутой лестнице, я с трудом открыла огромную стеклянную дверь. И, преодолев лестницу покороче и ещё одну прозрачную дверь, оказалась в просторном зале, занимающем целый этаж. В одном углу пустовало окошечко с надписью «скупка», а в противоположном – единственная витрина и была тем самым магазином.
…После смерти Александра жизнь словно потекла мимо меня – я никогда не могла с определённостью сказать, например, завтракала ли сегодня (может, это было вчера или позавчера). Абсолютно точно я помнила только расписание своих лекций в университете. Дома почти всё время проводила за компьютером, постоянно заглядывая в электронный почтовый ящик в тщетной надежде обнаружить в нём обещанные Александром письма. Так прошёл год.
…Наши почти ежедневные встречи проходили непринужденно и весело. И всё труднее было возвращаться в дом, ставший чужим, к мужу, отношения с которым так и не наладились. Но я боялась поверить в искренность чувств мужчины, который был не только красив и силён, но и моложе меня на несколько лет.
…Воспоминания прервал бой часов. Взглянув на них, я поняла, что рискую пропустить полночь. Быстро вынула из холодильника и помыла фрукты, прихватила коробку конфет, бутылку красного вина, фужер и вернулась в гостиную. Там достала из футляра комплект с александритом и надела его на себя…
…Весь день он носился по городу, распираемый желанием поделиться с кем-то своей радостью, но это был не только его секрет.
…Почти стемнело, когда он вывел из гаража свою «шестёрку», чтобы ехать на дачу. Обычно зимой он машиной не пользовался – ездил на служебном «Мерседесе». Поэтому у его «Жигулёнка» не было даже зимней резины. Но хозяин фирмы укатил на праздники на горнолыжный курорт, и водитель попросил «Мерс», чтобы покатать по украшенному новогоднему городу сынишку.
…Очнулся он от ослепительного света. Невольно зажмурившись и подождав несколько мгновений, снова открыл глаза. Яркий свет сфокусировался в пламени свечи, стоящей на каминной полке. В очаге, потрескивая, горели дрова. И только эти два источника освещали комнату.
Шли молча. Ростислав так был погружён в свои мысли, что и не заметил, как они оказались у поворота. На этом месте трасса была освещена фарами машин ГАИ и скорой помощи. Подойдя ближе, он увидел, что гаишники суетятся возле разбитого автомобиля.
…Часы пробили дважды.
…К месту аварии я подошла одновременно со скорой помощью, которую вызвала по мобильнику. Врач констатировал смерть от поражения током (на машину упали оборванные электрические провода) и вместе с документами и телефоном Ростислава передал мне маленькую коробочку с перстнем…
Рассказ шестой …Прошло две недели, а я всё думала, как же удалось мне увидеть ту страшную ночь, когда погиб Ростислав, его глазами. Что это было: сон, галлюцинация или прощание с ним?..
…Так и не встретив Новый год, я перенесла это мероприятие на тринадцатое января. Но, как всегда, не успела купить продукты. Поэтому поздним вечером отправилась в круглосуточный магазин, расположенный на первом этаже Дома быта.
…Спустившись на первый этаж, я обнаружила, что оставила наверху свои продукты. Возвращаться не хотелось, и я решила снова зайти в магазин. Но, подойдя к входной двери, увидела на ней объявление: «13-го января магазин закрыт на санитарный день». И, не успев удивиться, услышала позади строгий голос:
Рассказ седьмой …Сегодня я вдруг поняла, что после ночи, когда внезапно остановились старые часы, время для меня потекло как-то по-иному, неравномерно, что ли. Оно то спрессовывалось, не давая опомниться от свалившихся событий, то растягивалось, чуть ли не исчезая совсем. Прошло месяца полтора с того дня, когда я побывала на тринадцатом этаже, но, как ни старалась, не могла точно вспомнить, чем они были наполнены. Конечно же, прошла сессия, потом – каникулы, потом… что же было потом?
…Отоспавшись, я решила оставшийся выходной посвятить покупке подарков к предстоящему Восьмому марта. Хотя терпеть не могу ходить в предпраздничные магазины. Особенно перед Женским днём, когда в них устремляются толпы растерянных мужчин, пытающихся понять, что же им здесь надо
…Было ещё только начало девятого – до открытия магазинов почти час, и я решила продумать свой сегодняшний маршрут, чтобы, потратив минимум нервов и времени купить всё, что нужно.
…В тот день мама впервые взяла меня с собой на базар. Мне едва исполнилось четыре года, и было интересно буквально всё. Как усатые дядьки в белых окровавленных фартуках переворачивали длинными двузубыми вилками куски розового мяса и, расхваливая, подносили их чуть ли не к самым глазам покупателей.
…Поставив шар на книжную полку, я взяла в руки коробочку с кольцом. Перстенёк оказался мне впору. Но вдруг, прямо на глазах рука стала тоньше, и кольцо чуть было ни соскользнуло с пальца, не успей я его поймать…
«…Наконец ты ко мне вернулось! – думала я, глядя на перстенёк и укладывая его в коробочку. – Тётя Таня, будь жива, наверно, порадовалась бы…».
«Понравилась кукла?» – услышала я низкий сиплый голос и, оторвав взгляд от клоуна, перевела его на говорящего. Обладательницей баса оказалась… дама. Высокая, дородная с тёмным пушком над верхней губой, который ещё больше делал её похожей на мужчину. И костюм на ней был мужской – строгого кроя «тройка», хорошо сшитая, но… из парчи канареечного цвета.
…В следующие несколько месяцев и даже лет, приходя на центральный рынок, я невольно искала «румынскую княгиню». Расспрашивала о ней других торговок.
…Расставляя неожиданно нашедшие меня реликвии на книжном стеллаже, я думала, что никогда ещё не получала сразу столько желанных подарков. Теперь я уже ни за что с ними не расстанусь!
…Когда я, совершенно обессилевшая, нагружённая покупками, часа через три вернулась домой, меня ждал очередной сюрприз. На дверной ручке висел пакет, в нём – букет жёлтых хризантем. Сквозь прозрачный пластик пакета виднелись коробка конфет и компакт-диск. Выложив содержимое пакета на кухонный стол, я обнаружила ещё и билет в филармонию с прикреплённой к нему запиской: «Елана, спасибо за то, что ты для нас сделала. Ждём тебя на нашем юбилейном концерте (не забыла дату?). И ещё: дарим этот диск. Мы записали его в “Волга-Спектрум” (далее шёл адрес и номер телефона фирмы) – так что проигрывай, не бойся.
Игорь, Татьяна Карелес».
…В тот день я захотела сделать себе подарок. В кинотеатре «Рассвет» шёл ретроспективный показ фильмов Антониони, и я, отпросившись с работы пораньше, спешила посмотреть «Идентификацию женщины».
…Но ответа мы так и не нашли. Мне лишь удалось убедить Татьяну, что молодой человек «пришёл из будущего» только фигурально. Должно быть, он действительно опередил время, изобретя способы обработки голоса, вплоть до его синтезирования. Или даже имел отношение к созданию той уникальной записывающей и воспроизводящей техники, возможности которой видела Татьяна. Но почему он выбрал именно её для демонстрации своего ноу-хау? Кто знает… Может, действительно, поклонник!
Рассказ девятый Летом я обычно сплю в гостиной, так как окна спальни выходят на восток и солнце поднимает меня слишком рано, не давая выспаться после обычных ночных посиделок за компьютером. Гостиная же выходит окнами на запад, и солнце добирается до неё только во второй половине дня. Мне всегда прекрасно здесь спалось!
Рассказ десятый То ли выспалась утром, то ли впечатления от событий прошлой ночи, наконец, настигли меня, но следующим вечером я никак не могла заснуть. Надо ли говорить, что в соседстве с красным светом я больше спать не захотела и постелила себе в спальне!
…Здесь, высоко над землёй, было не так душно, как внизу. Ласковый ветерок, словно волны приятно-прохладного моря, омывал моё тело. Я снова представила себя в воде и стала повторять движения, будто не летела, а плыла.
…И проснулась, когда в незашторенное окно уже вовсю светило солнце, из-за чего в комнате стало очень жарко.
Рассказ одиннадцатый …Я постигаю новый мир, но нахожу в нем и отголоски своего прошлого. Память возвращает мне самые невероятные события, о которых я никогда никому не рассказывала. И даже как будто о них забыла. Из-за боязни быть непонятой и неумения объяснить то, что со мной произошло. Приписывая все необычное своему богатому воображению, снам и даже галлюцинациям. Материальные же свидетельства (вроде ободранной после ночного полета коленки) попросту игнорируя.
…История, о которой я вспомнила, разглядывая свою ссадину, произошла, когда мне исполнилось всего восемнадцать лет. Я тогда училась на первом курсе филологического факультета. И, как все «литераторши», была девушкой романтичной и склонной к фантазиям. Как, впрочем, и мои подруги.
…Экзамен сдавала последней. Наверное, не стоит и говорить, что мне досталась «Бедная Лиза»… Потом я помогла преподавателю донести книги и бумаги до кафедры литературы. А там, глядя на корешок томика Карамзина, решилась рассказать ему свою ночную историю.
ОЗЕРО МАРИШКА
Рассказ двенадцатый Мне кажется, что с каждым годом лето становится все короче, а зима – длиннее. Другие времена года я вообще не замечаю. Вот, например, была ли в этом году осень? Не помню! А зима тянется уже третий месяц, хотя еще только вторая половина декабря.
Мы ехали со студентами в разных купе. Они, собравшись все вместе в соседнем, веселились так, что мне было слышно через стенку. Я же в полном одиночестве сидела возле окна, глядя на чуть затушеванные сумерками заснеженные пейзажи и под стук колес снова и снова повторяя про себя, написанное недавно стихотворение:
…Встретившая нас на вокзале преподавательница кафедры забыла предупредить, чтобы мы перевели часы. Просто сказала, что времени до открытия олимпиады еще предостаточно и проводила до университетского городка, где мы и должны были жить все три дня.
…В цветном, но беззвучном сне поплыли картинки минувшего утра. Вот мы, очень странно двигаясь, как в замедленном показе кинопленки, выходим из вагона. От вокзала навстречу нам не идет, а тоже словно плывет молодая женщина, высокая, в длинной светло-коричневой шерстяной юбке грубой ручной вязки и такого же цвета коротком приталенном полушубке из овчины, отороченном молочно-белым кучерявым мехом. Черные волосы, несмотря на мороз, прикрыты лишь разноцветной вязаной шапочкой с маленькими ушками. Весь этот наряд в стиле кантри очень идёт ей.
…Но вместо вопроса в сон оглушительно ворвался телефонный звонок. И та же, встречавшая нас преподавательница вежливо сообщила, что меня давно ждут на кафедре, и через пятнадцать минут начало соревнований. И вот тут я впервые поняла, что в Ижевске живут раньше.
…События прошедшего дня теперь менялись с периодичностью слайдов, которые отсчитывает диапроектор: коридор, стрелочка, коридор, стрелочка… бесконечные лестничные марши, пустые и длинные, которые вдруг обрываются у закрытой двери. Я беспомощно поворачиваюсь и… новый слайд: устремленный на меня взгляд бирюзовых глаз…
…Телефон прокричал уже в третий раз, когда я, наконец, поднялась. И, накинув на время мобильника положенный час, поняла, что снова опаздываю.
Но вечером мне снова предстояло услышать историю этого пожара. В тот день я, наконец, встретилась со своей подругой. И она, рассказывая о своей семье, вспомнила, как прошло крещение огнем у ее сына – самый первый пожар, в тушении которого ему довелось участвовать, был тот самый пожар на чердаке университетского здания.
Рассказ тринадцатый …Поездка на олимпиаду плавно перешла в неожиданные каникулы. Ректорат, наконец-то, догадался, что лучше дать студентам (и преподавателям!) недельный новогодний отдых перед сессией, чем фиксировать многочисленные опоздания на экзамены.
…Как и во все предыдущие, в этот день я проснулась поздно. Наверное, даже после полудня – солнце светило уже мимо моего, выходящего на восток, окна. И, проснувшись, не побежала сразу на кухню ставить чайник, а продолжала нежиться в постели, думая, что вот это и есть настоящее блаженство.
...Вдруг кто-то тронул меня за плечо. От неожиданности я зажмурилась. Но трясли уже изо всех сил, и, открыв глаза, я увидела миловидного коротко стриженного молодого человека, в рубахе в крупную сине-белую клетку и каких-то диковинных узких светло-голубых штанах.
Мою внезапную «потерю памяти» и дочь, и вызванный ею врач «скорой помощи» связали с высокой температурой, а странное поведение приписали, возникшему на её фоне, «бреду». Доктор, сделав мне укол анальгина и выписав кучу рецептов, сразу уехал. Дочь, сходив в дежурную аптеку за лекарствами, также поспешила к себе домой.
Рассказ четырнадцатый …Как только болезнь отступила, я пошла в Дом художника к Роману Ивановичу Рейну, чуть было не перевернувшему всю мою жизнь своей картиной. Мы не виделись года два, наверное, как раз со времени её написания.
…Утром на мой стук дверь мгновенно распахнулась. На пороге стоял Роман Иванович в перемазанной красками рабочей одежде, держа в одной руке такую же грязную тряпку, а в другой – кисть. Он явно только что писал – вдохновенье ещё не покинуло его лица. Я попятилась, подумав, что не вовремя. Но он обрадовано махнул рукой: заходи!
…Поэтому, когда привезли шкаф, он не кинулся сразу его открывать, а сначала внимательно осмотрел со всех сторон. Кто-то из многочисленных, видимо, владельцев покрыл стенки лаком, который теперь придётся полностью удалять. Но «ветеран» был ещё крепок: резные дубовые доски не растрескались и не перекосились, пострадала только инкрустация из других пород дерева.
…Рейн жил в сорока минутах езды на трамвае – по меркам небольшого города расстояние довольно приличное. Но неблизкий путь помогали коротать бесконечные беседы с ехавшим в ту же сторону художником Коровиным. Сегодня они тоже ехали вместе, и, как всегда, говорили обо всём понемногу. Роман Иванович похвастался, что шкаф, за реставрацию которого он должен получить вполне приличную сумму, уже привезли, но про дверь умолчал.
…Очнувшись от тяжёлой дремы, Роман Иванович ответил невидимому Феликсу, что, если другой реставратор делает быстро и дёшево, то, наверняка, некачественно, а, как известно, скупой платит дважды. Ну, а с ворами… это уж полнейшая ерунда! Во-первых, всё здание запирается, во-вторых, охраняется сторожем с собакой. Оба замка на двери своей мастерской он не только тщательно запирает, но и обязательно проверяет, как запер, иногда и не по одному разу. Вчера, например, вернулся аж с улицы, тем самым рассмешив не такого мнительного Коровина.
…Осмотрев ещё раз его заднюю стенку, он вытащил ящик со всякой мелочёвкой и нашёл в нём несколько старых ключей. Вставив в замочную скважину один из них, он с удивлением и радостью понял, что ключ подошёл. Но сразу отпирать не стал, а решил перекурить и немного унять волнение.
…Докурив, он вошёл внутрь шкафа и толкнул уже приоткрытую дверцу. Но за ней оказалось не продолжение комнаты, а голубой светящийся прямоугольник, похожий на экран телевизора или дисплея, только вытянутый не горизонтально, а вертикально. Роман Иванович дотронулся до экрана, и рука вдруг легко прошла сквозь него, потянув за собой всё тело.
…Лишь только Роман Иванович коснулся удивительной стенки, шкаф будто вытолкнул его из себя. Но больше ничего необычного не произошло: его не затянуло в голубую или чёрную дыру, не кинуло в пропасть, он не оказался в каком-то незнакомом месте. Напротив, за стенкой шкафа продолжалась всё та же мастерская. Он был разочарован: значит, всё-таки, это обычная дверь…
…Мысль, которая всего несколько минут назад ему и в голову не пришла бы, теперь ужаснула. Она показалась тем ужаснее, что была правдой. Все прошедшие годы ушли на зарабатывание денег. Сначала ради хлеба насущного. Постепенно это превратилось в потребность, а затем и в привычку. А творчество всё откладывалось на потом: «Вот, когда дети подрастут… вот, когда они окончат школу… поступят в университет… женятся, тогда уж я…». Но это «тогда» так и не наступило…
…Было уже светло, и пространство за дверью мастерской наполнилось голосами и шагами, когда он сделал последний мазок. Портрет получился точно таким же, как за голубым экраном.
– Так что ты опоздала – незадолго до твоего прихода шкаф увезли… – закончил он свой удивительный рассказ.
Сегодня впервые мне пришла в голову мысль, что невероятные события, почти постоянно происходящие со мной в последние месяцы, не случайны. Похоже, всё это происходит с единственной целью – отвлечь меня от рассказа…
…До лекции оставалось минут десять, когда маршрутка остановилась возле университета. Кроме меня никто не вышел, и на аллее, ведущей к центральному входу, тоже было пусто.
…Дверь открылась – и вошла моя дочь. Снимая на ходу куртку, она бросилась к дивану и, выхватив у меня из подмышки неизвестно откуда взявшийся термометр, покачала головой. Потом пересмотрела лежащие на журнальном столике лекарства. Было странно, что при этом она не произнесла ни слова. Почему-то молчала и я…
Видно, стресс «двенадцатой ночи» только отсрочил болезнь. Я проболела весь карантин. И, вопреки сложившемуся представлению, вышла из гриппа не только выздоровевшей, но и поздоровевшей.
…Отчитав лекцию в университете, я сразу вернулась домой, чтобы наконец-то заняться уборкой. Пока болела, не хватало сил даже посуду помыть, а уж на такие изыски, как смахивание пыли с фарфоровых статуэток, – тем более. Но в тот день я наводила порядок в квартире с наслаждением.
Но в заповеднике я вдруг обнаружила совершенно новый магазин. На фасаде небольшого домика из красного кирпича висела металлическая вывеска со стилизованной под старину надписью «АНТИКВАРЪ». Было уже часов пять вечера. Начинало темнеть, и вход в магазин освещался мягким светом старинного фонаря.
…Всю оставшуюся часть вечера я изобретала для себя диету. Денег не было, поэтому пришлось обходиться тем, что есть. В буфете нашёлся довольно увесистый мешочек с сухарями (дело в том, что я никогда не выбрасываю зачерствевший хлеб, а режу его на кубики и досушиваю в духовке – очень хороши такие сухарики с бульоном!). В доме нашлась и морковь, так необходимая в каждой диете. И даже несколько банок яблочного сока, приготовленного собственноручно ещё летом. Этого было достаточно, чтобы похудеть и при этом не умереть с голоду.
…Звон всё не прекращался. Только теперь он был прерывистый, словно звонок телефона. Открыв глаза, я поняла, что уже утро и, действительно, надрываясь, звонит телефон. Сняв трубку, я машинально взглянула в висевшее рядом зеркало. И впервые за все эти дни увидела в нём… себя. Может, чуть похудевшую и немного усталую, но это была именно я!
…Чем больше я думала обо всей этой истории с кривыми зеркалами, тем неправдоподобнее она мне казалась. Вроде все её составляющие были на месте. Я не могла предъявить себе лишь разбившееся зеркало, потому что уже выбросила его на помойку. Но два других, которые купила ему в замен, – висели там же, куда их и повесил старичок: одно в прихожей, а другое в гостиной.
…На бывшей антикварной лавке уже не оказалось никакой вывески. А в окнах было темно. Толкнув незапертую дверь, я вошла в дом. На звяканье колокольчика откуда-то из боковой двери вышел мужчина. Щелкнув зажигалкой, он осветил знакомую мне, теперь пустую, комнату.
Рассказ семнадцатый История с зеркалами скоро стала казаться мне дурным сном. Днём я подсмеивалась над ней и над собой, но по вечерам долго не могла заснуть, то и дело вскакивая и подбегая то к одному, то к другому зеркалу. Так продолжалось до 7 марта…
Я быстренько оделась. Заскочила в ближайший цветочный магазин за тюльпанами. И удачно втиснулась в уже отходящий от остановки автобус.
…Автобус преодолел центральную улицу и свернул не влево, к Волге, куда, в общем-то, и едет, а вправо. Несколько лет назад ближний к волжскому мосту спуск, из-за крутизны и замысловатости поворотов называемый горожанами «восьмёркой», после нескольких аварий закрыли. И пустили весь пассажирский транспорт по дальнему, но более пологому спуску. Новый маршрут добавил лишние три минуты пути и ещё одно зрелище – панораму речного порта.
Но почему-то во дворе было непривычно пусто. На лавочках не сидели любопытные старушки, не носилась детвора, не раздражал скрип качелей. И даже на деревьях не было птиц, а внизу – стороживших их кошек…
…Улица как будто очнулась от спячки: весело чирикали воробьи, звенели падающие с крыш капли, дорога отзывалась на каждый мой шаг радостным хлюпаньем. А возле остановки образовалось маленькое озеро. И «подплывающий» к ней автобус гнал самую настоящую волну.
…Пустой автобус без остановок всего за несколько минут домчал меня до дома. Вбежав на пятый этаж, я с облегчением увидела, что дверь в мою квартиру не изменилась, и коврик под ней – всё тот же, и ключ подошёл. И в моей прихожей звонит телефон.
Рассказ восемнадцатый Вечером, возвратившись от родителей (куда, наконец, добралась без приключений), перед сном я снова вспомнила странные события минувшего дня. Конечно же, я никому о них не рассказала – да и кто поверил бы! Но, что самое удивительное, со мной подобное происходило не в первый раз. К тому же, у прошлой истории был свидетель.
Это произошло через полтора года после гибели Александра, когда мы с моим первым мужем Борисом что есть сил старались из обломков старых отношений выстроить новые. Выросшие дети уже не связывали. Но объединяющим началом должен был стать сад, который мы купили недалеко от города.
Я остановилась только когда оказалась на опушке леса. И остолбенела, увидев, что муж сидит на знакомом пеньке с бутылкой минералки в руках.
…Борис сидел всё на том же пеньке, всё с той же бутылкой минералки в руках. Я не дала ему и рта раскрыть, потому что, подбегая, выпалила:
События последних дней совершенно отвлекли меня от пострадавших в истории с зеркалами старых часов, которые теперь молча висели в гостиной. А мне, чтобы узнать время, приходилось бегать то в прихожую, то на кухню.
…Его мастерская располагалась в обычной двухкомнатной квартире на первом этаже восьмиэтажной жилой «башни». В ней же в совершенном одиночестве он и жил.
Вход оказался не из подъезда, а прямо с улицы. Миновав небольшой квадратный тамбур, я очутилась в довольно просторной комнате, заполненной часами. Они были повсюду: висели на стенах, стояли на подоконнике и даже на полу. Некоторые лежали на трёхъярусном металлическом стеллаже, кроме которого, да ещё старого венского стула и небольшого стола, напоминающего конторку, другой мебели в мастерской не было.
…Старик встретил меня, как хорошую знакомую, но о времени больше разговор не заводил. Он осмотрел часы и сказал, что уже на следующий день их можно будет забрать. Я постояла ещё немного у его конторки и направилась к двери.
…На сей раз часовщик сидел за своей конторкой и, глядя сквозь пристроенную к глазу напоминающую монокль лупу, разбирал какой-то мелкий механизм. Он так был погружён в работу, что на стук двери даже не поднял головы, лишь знаком руки попросил меня подождать. Сесть было не на что, поэтому я принялась ходить вдоль стен, рассматривая всё, что попадалось мне на глаза.
…После моего посещения часовой мастерской прошло, наверное, недели две, но не было и дня, чтобы я не вспомнила наш с Иваном Карловичем последний разговор. Теперь мне было известно не только о парадоксах времени, но и о том, что именно с ними связаны такие феномены, как полтергейст, левитация, телепортация, исчезновение предметов и людей.
…К моему разочарованию, на её двери висела табличка «ЗАКРЫТО», и больше никаких объяснений. Подергав ручку, я посмотрела по сторонам, не идёт ли кто из соседей, – они-то наверняка знают, что случилось с часовщиком.
…Следующим утром позвонили уже в дверь моей квартиры. Мальчишка лет двенадцати протянул мне сложенный вчетверо тетрадный листок с написанным в уголке моим адресом:
…Я не могла поверить, что Ивана Карловича больше нет. Ощущение непоправимости этого вызывало почти физическую боль. Переживая неожиданный уход старика, я почти забыла, что сам он в смерть не верил.
…Сегодня, в первый день лета 2003 года, я задумалась над странной закономерностью: оказывается, все события, которые остаются в моей памяти, происходят в одно и то же время. Словно в году есть только пять, к тому же неполных месяцев.
…Воздух центральных улиц, пропитанный запахами асфальта, бензина, автомобильных шин и ещё чего-то технического и неприятного, был таким густым, что на уровне земли дрожал, создавая иллюзию воды. Но к этим «лужам» невозможно было приблизиться: они то манили вдалеке, то вдруг оказывались позади, оставляя на своём месте лишь горячий сухой асфальт.
…Заканчивалась экзаменационная сессия, и приближался конец июня, а с ним и два месяца отдыха (хотя я почти забыла, что это такое). В последние недели все домашние и личные дела были заброшены – только работа, только студенты, только университет.
…Ночь обрушилась внезапно и накрыла меня такой плотной темнотой, что стало трудно дышать. Сделав несколько шагов, я остановилась, не зная, куда идти дальше. Не было ни света, ни звука, ни запаха – ничего похожего на ориентир. Словно внезапно исчезло пространство, а с ним – и время. Только чёрная ночь!
…ко мне вернулся слух. Звук ударил в барабанные перепонки с неожиданной силой – словно кто-то включил его сразу на полную громкость. Это был грохот идущего поезда. Одновременно со звуком свет хлынул во все окна. Я увидела, что стою в проходе плацкартного вагона, и наш состав только что вырвался из длинного тёмного тоннеля.
…Поезд резко затормозил, будто кто-то сорвал стоп-кран. Послышался скрежет колёс о рельсы. Передняя часть вагона приподнялась, словно встав на дыбы. Пассажиры и вещи полетели с полок, мешаясь между собой. Я зажмурилась. И среди воплей и грохота почувствовала, как лечу вниз. Потом почему-то вверх. А шум и крики остаются далеко подо мной.
© Людмила Евдокимова, 2008-2015. Старые часы
Устав вглядываться в темноту, я закрыла глаза и, сняв зрительное напряжение, дала возможность обостриться слуху. Прислушиваясь, я медленно поворачивалась, словно радиолокатор. Но темнота не пропускала даже малейшего шороха. Казалось, она поглотила всё вокруг и только я мешаю ей сомкнуться, чтобы царствовать безраздельно. И тьма сжала меня, не давая ни пошевелиться, ни крикнуть.
Вдруг…
Чего испугалась?! Ну, лопнула лампочка. И не удивительно – горит всю ночь напролёт! Сколько раз зарекалась не засиживаться допоздна! Но это, как ужин после шести вечера, – и знаешь, что вредно, а кушать хочется! Кстати, не попить ли чаю? Или уже слишком поздно, а, может, рано?
Взглянув на часы, я увидела, что они стоят. Забыла их завести, что ли? Но ключ повернулся только на пару оборотов. Значит, причина не в заводе. Я качнула маятник, и часы пошли, как ни в чём не бывало.
Зайдя на кухню поставить чайник, я посмотрела на «ходики», и поняла, что часы в соседней комнате остановились буквально только что, скорее всего, именно в тот момент, когда лопнула лампочка в настольном светильнике. Но я не стала две эти мелкие неприятности связывать между собой, хотя такое совпадение не могло не показаться странным.
Чай пить расхотелось – решила лечь спать. И, постелив себе в гостиной, ещё долго вслушивалась в размеренное тиканье часов, вспоминая историю их появления в моём доме.
Мне кажется, что именно в таких домах и должны располагаться магазины старых вещей. Есть между теми и другими какая-то невидимая связь. Может, всё дело в особом запахе, который всегда присутствует в подобных помещениях: должно быть, так пахнет сама старина. Но, возможно, это просто запах нафталина и слежавшейся пыли…
Хотя это, конечно, уже не та комиссионка, какие были ещё в конце семидесятых. Туда почти за бесценок свозилась старая добротная деревянная мебель, которую меняли на безликие шкафы и столы из полированных прессованных опилок.
Я с детства любила старинную мебель, с тех пор, как с соседкой по квартире, общественницей бабой Леной, навещала ветеранов войны и труда. В некоторых домах тогда ещё сохранились высокие, почти до потолка, платяные шкафы, тёмные, с поблескивающей перламутровой инкрустацией, резные буфеты, гнутые стулья и огромные диваны с полочками для безделушек.
В нашей комнатке такой мебели не было – она осталась в том доме, из которого мой дед, вернувшись в конце двадцатых с лесоповала, увёз семью «в неизвестном направлении», прихватив один сундук с добром, в котором большую часть занимали книги. Да и это имущество при переезде с квартиры на квартиру было утеряно, а с ним и все награды деда, Георгиевского кавалера.
Моя любовь к старым вещам не прошла до сих пор. Годами я собирала их по родственникам и знакомым, а когда появилась возможность и покупать – комиссионные магазины в городе почти исчезли. Этот, на улице Гончарова, остался последним островком.
В магазине не было ни мебели, ни антиквариата, но всё же иногда попадались довольно интересные вещички, и комиссионка стала одним из главных источников пополнения моей коллекции фарфоровых статуэток. Возвращаясь из университета, где три дня в неделю читаю лекции, иногда я проезжаю лишнюю остановку, чтобы зайти в любимый магазин. Хотя в последнее время из-за наводнившего его китайского ширпотреба он стал совершенно обычным и для меня малопривлекательным, я по привычке всё ещё сюда захожу. И не напрасно!
В тот день, открыв тяжёлую дубовую дверь магазина, я увидела на стене старые часы. Среди щеголеватых кварцевых собратьев они смотрелись также старомодно, как пожилой господин, одетый в костюм его молодости.
Часам было, наверное, лет пятьдесят-шестьдесят. Добротный корпус из светлого дерева выглядел строго и просто, но при этом не был лишён изящества. Мастер украсил часы двумя узкими полуколоннами, расположенными вдоль сторон корпуса, а внизу добавил нечто вроде перевёрнутой короны. Медный циферблат был начищен до блеска, но, должно быть, не совсем уверенной рукой (кое-где оказались подтёртыми краешки цифр), мерно раскачивающийся маятник также блестел.
Часы стоили так дёшево, что я невольно спросила у продавщицы:
– С ними что-то не в порядке?
– Почему вы так решили?
– Очень уж мало стоят…
– Они же не антикварные, просто старые. На корпусе лак кое-где облупился, циферблат потёрт – сами видите… Кто их купит! Они уже один раз уценились. А вообще-то часы в полном порядке. Идут точно. Только что пробили половину шестого. Вы, подходя к магазину, не заметили высокого старика в длинном чёрном пальто и каракулевой шапке?
– Вроде, нет. А кто это?
– Хозяин часов. Он сдал их почти месяц назад, и каждый день ходит слушать, как они бьют…
– Зачем же он их сдал, если они так ему дороги?
– Ясно зачем: деньги нужны! Пенсия-то маленькая! А он, как мне показалось, одинокий…
Отложив часы, я сбегала домой за необходимой суммой. И уже вечером они украшали мою гостиную. Это, конечно же, были не первые часы в квартире: висели ходики на кухне, круглый старый хронометр, вроде корабельного, – в прихожей, в спальне на туалетном столике стоял будильник. Но когда мне нужно было узнать точное время, я шла в гостиную.
Я полюбила слушать их тиканье, которое оказалось вовсе не монотонным – часы словно выводили свою мелодию, иногда сбиваясь с ритма и начиная её заново. Своеобразным был и бой. Прежде чем ударить, они будто бы примерялись: в механизме что-то щёлкало, слышалось недовольное шипенье, и только потом раздавались мелодичные удары.
Словно в подтверждение моих мыслей часы пробили дважды, но уже где-то вдали…
Обойдя несколько магазинов я так и не нашла того, что нужно, пока один из продавцов ни предложил купить импортную лампочку.
– Она, конечно, дороже, – уговаривал он меня, – зато и прослужит дольше. У неё стекло толще, чем у наших, – оно уж не лопнет от перегрева…
Здесь он попал в самую точку. К тому же несерьёзно было размышлять о стоимости какой-то лампочки. Конечно же, я её купила.
Дома, наконец, убрав, лежащие с прошлой ночи осколки, я, хоть и не без труда, при помощи плоскогубцев вывернула старый цоколь. И когда настольная лампа была готова к работе, уже наступил вечер, а с ним и время компьютера.
У меня всегда находится, чем заняться перед сном: подготовить лекцию или какой-нибудь срочно понадобившийся деканату план, составить тесты по своей дисциплине, придумать темы курсовых работ, да мало ли что еще! На писательство времени почти не остаётся.
Но сегодня была суббота, а с понедельника в университете начиналась зачётная неделя, и с ней – относительно свободное время, позволяющее взяться за уже давно задуманный рассказ.
Сейчас, перечитав его начало, я поняла, что нужное настроение ушло, поэтому вряд ли смогу написать хотя бы строчку, и решила наконец-то выспаться.
В субботу я понесла их в ремонтную мастерскую. Женщина-часовщик, вытащив механизм и внимательно его исследовав, сказала, что он в полном порядке, и причин, по которым часы останавливаются, она не видит. Но, заметив растерянность на моём лице, добавила:
– Вам бы показать их Ивану Карловичу. Может, он разберётся – как-никак уже лет семьдесят часы чинит… Только он сейчас ушёл от нас… Через неделю открывает собственную мастерскую.
Вернув часы на место, я решила, пока не найду мастера, сходить к их бывшему владельцу. Вдруг он поможет разгадать, почему они останавливаются.
– Вообще-то мы не даём никаких сведений о сдатчиках, но здесь, я вижу, особый случай…
Полистав журнал, она написала необходимый адрес на листочке и протянула его мне.
Старик жил по соседству с магазином, и я, немедленно, отправилась к нему. Нужный дом оказался довольно ветхим. Окна его первого кирпичного этажа находились на уровне земли и были заколочены, но второй, деревянный, выглядел жилым. Судя по почтовым ящикам, его занимали пять семей.
Вход с улицы вёл сразу на второй этаж – на первый, видимо, заходили с другой стороны дома. Поднявшись по скрипучей деревянной лестнице и открыв дверь, обитую для тепла войлоком, я увидела довольно длинный коридор, освещённый единственной лампочкой, тускло горевшей в самом его конце.
Нужную мне первую комнату я нашла почти на ощупь и тихонько постучала. Никто не отозвался. Я стала стучать громче и настойчивее.
Наконец, отворилась дверь напротив, и возникшая в светлом проёме высокая сухая старуха в мятом халате, из-под которого выглядывала такая же мятая ночная сорочка, спросила неожиданно низким голосом:
– Что ты здесь расшумелась?
– Я ищу хозяина этой комнаты…
– Разве не видишь, что там никто не живёт?
Действительно, при свете, идущем из квартиры старухи, я, наконец, заметила, что дверь опечатана.
– А где же дедушка?
– Умер он…
– Когда?
– Да уж с неделю… Нет, погоди, это было в прошлую пятницу – значит, завтра девять дней… Его обнаружила соседка из пятой комнаты – она каждое утро покупает всем нам молоко… Врач сказал, что смерть наступила после полуночи…
Но я уже не слушала, потому что сама знала, во сколько это случилось. С точностью до минуты…
Весь день я думала о старике. Меня мучило ощущение вины. Мне казалось, что именно я, отняв у него возможность слушать свои часы, стала невольной причиной его смерти. И как ни старалась убедить себя, что это не связано с часами, а, тем более, со мной, что умер он от старости, но мучительное чувство причастности к этому не проходило. Перед сном я снова перевела часы и качнула маятник, хотя была уверена, что это бесполезно – они остановятся.
Пробило час ночи. И мне снова показалось, что в квартире я не одна. Я зажгла свет. В комнате всё было как обычно: ни посторонних звуков, ни запахов. Но как будто лёгкий ветерок перемещался по гостиной, касаясь то занавесок, то скатерти. Несколько раз на его пути оказывалась и я. Сквозняку было взяться неоткуда – окна и двери плотно закрыты.
Я почувствовала нервный озноб. И чтобы успокоиться, решила принести из спальни кошку. Лизку обнаружила на своей постели, под одеялом. И, взяв её на руки, прижала к груди. Но не успела сделать и пары шагов, как моя, всегда ласковая кошка, зашипев, вырвалась и кинулась назад в спальню, где забилась в угол под кроватью.
Озадаченная её поведением, я вернулась в гостиную и села на диван. Большая стрелка часов как раз дёрнулась, собираясь перескочить на цифру пять…
В это время холодок в комнате усилился. Лампочки люстры вдруг загорелись ярче и тут же погасли. В призрачном лунном свете я увидела, что у стены под часами стоит человек. Зажмурившись от страха, я буквально вжалась в угол дивана и замерла…
Вдруг что-то тяжёлое упало мне на колени. От неожиданности я вскрикнула и, открыв глаза, увидела свою кошку. Больше в комнате никого не было. Лизка начала ласкаться ко мне, и сквозь её громкое мурлыканье я услышала мерное тиканье часов…Увидеть Париж – и жить
Под впечатлением истории с часами я неожиданно для себя после долгого «молчания» снова начала писать стихи. И самое первое стихотворение, написанное следующим вечером, было совсем не похоже на прежние стихи о любви, о природе, о воспоминаниях детства:
Мой дом просыпается ночью.
И после дневной тишины
Он что-то бормочет, хохочет
И плачет, крадя мои сны.
Вот кто-то прошёл, лёгкий-лёгкий,
И скрылся в той нише в стене.
А страх мой, быстрее полёвки,
Шмыгнул холодком по спине.
Вот тихий, но явственный шорох,
Как шар, прокатился к окну.
И там вдруг запутался в шторах
И стёкла легонько толкнул.
Метнулись какие-то тени,
Как вспугнутых стая ворон.
И сердце забилось в смятенье.
И вот уже с разных сторон
Я слышу какие-то звуки,
Но мне не дано их понять.
И вижу, как тянутся руки…
Коснуться? Ударить? Обнять?
Я всё переживала и переживала события той ночи…
Но и ещё что-то, какие-то дальние ассоциации заставляли меня к ним возвращаться. И, наконец, словно ударило: старик приходил прощаться со своими часами 29 декабря! Именно в этот день четыре года назад хоронили Александра…
Мне хотелось сделать Александру сюрприз – приготовить к его приходу праздничный ужин. В последнюю неделю никак не удавалось попасть домой раньше мужа, и обычно я уже на лестнице улавливала запахи чего-то жареного или печёного, которые плыли из нашей маленькой двухкомнатной квартирки. А из кабинета раздавался неизменный стук его печатной машинки.
Сама я, опасаясь за свой маникюр, давно пересела за компьютер. Но Александр признавал только «Mercedes», выпущенную ещё в начале двадцатого века, уверяя, что она делится с ним своей мудростью.
Много позже он спрашивал меня с напускным недоумением, что нашла я, молодая, привлекательная и, в общем-то, благополучная женщина, в некрасивом, не очень здоровом и уже немолодом мужчине. Хотя, конечно же, знал, что покорил меня теми заботой и вниманием, которых я никогда не испытывала со стороны мужа. Никогда еще мне не дарили столько цветов! И не писали таких писем! И стихов…
Мы виделись каждый день на работе, но говорили друг с другом только «по делу». Остальное же общение шло в письмах.
Я тоже снова, как в юности, начала писать стихи. И в своей заветной тетрадке, боясь быть раскрытой, писала, будто не о себе, не о нас:
В безлюдный, потому любимый, сквер
Они придут, как и всегда, под вечер.
И сигарета, как секундомер,
Им отсчитает вновь минуты встречи.
Докурит он. И глянет на часы,
На вечный инструмент их экзекуций.
И тени их – две синих полосы –
Лишь на мгновенье вдруг пересекутся.
Потом они, как будто не вдвоём,
А просто, как идущие попутно,
В молчании безрадостном своём
Пройдут давно уж выбранным маршрутом
До перекрёстка. А потом за ней
Придёт трамвай.
И в бесконечном круге
Ночей бессонных и бескрайних дней
Им вновь жить врозь.
И думать друг о друге.
И утром письмо со стихами бросала в почтовый ящик пресс-центра. А на следующий день, в ответном письме, получала продолжение:
И живут от встречи и до встречи,
В спешке перелистывая дни.
Вот и утро – значит, будет вечер.
Будний вечер их соединит.
До чего же мир устроен мудро –
Он сторонник вечного пути.
Вот и вечер – значит, будет утро.
Даст им от бессонниц отойти.
Это была любовь! Некоторое время мы ещё сопротивлялись судьбе. Но уже через несколько месяцев, как раз в канун католического Рождества, на обломках наших прежних семей начали строить новую совместную жизнь.
Из пресс-центра нам пришлось уйти, чтобы лишний раз не раздражать «общественное мнение». Я устроилась в университет преподавать журналистику. Александр же был «на вольных хлебах» – сотрудничал сразу с несколькими печатными изданиями, и почти всё время проводил в командировках. Поэтому последняя неделя стала для меня неожиданным подарком судьбы. Но в тот день я всё же рассчитывала прийти домой раньше мужа.
– Ты уже пришла, Ясочка? А я готовлю нам ужин. Ну, как дела в университете?
– Отлично! Сегодня у нас короткий день. А у тебя всё в порядке? В последнее время ты очень много работаешь. Большой материал?
– Я не говорил тебе (боялся сглазить), но это не для журнала. Мне удалось подписать договор заказа с издательством. И как раз сегодня получил аванс за свой роман. Решил сделать тебе подарок к Рождеству, и подумал, что самое лучшее – подключить твой компьютер к электронной почте.
Взвизгнув от радости, я повисла на шее мужа:
– Но это, наверное, дорого?
Не волнуйся! Денег как раз хватило, чтобы отдать абонентскую плату за год вперёд. А скоро запущу роман в печать – и мы будем богаты.
Я поцеловала Александра и побежала к компьютеру, чтобы убедиться, что всё это не сон.
– Кстати, я уже создал тебе почтовый ящик, – крикнул он вслед. – Через пару дней, наверное, мне придётся уехать. Будем переписываться по e-mail.
Вечер прошёл сказочно. Мы пили молодое французское вино «Medinet», пузатая бутылка с которым уже полгода дожидалась подходящего случая. Потом танцевали под сладкий голос Сальватора Адамо. И говорили, говорили… Больше, конечно, о романе. Косясь на довольно внушительную стопку отпечатанных листов, я просила Александра «хоть одним глазком» взглянуть на то, что там написано. Но он всегда придерживался правила: незаконченную работу не показывать, поэтому перевёл разговор:
– Давай лучше подумаем, как потратим гонорар. Чего бы ты хотела
– Знаешь, я с детства мечтала объехать весь мир. Побывать в самых экзотических местах.
– И каков же первый пункт твоего путешествия?
– Пожалуй, Париж. Не зря же говорят: увидеть Париж – и умереть!
– Считай, что ты уже на Монмартре! А сейчас, извини, мне надо поработать. Времени остаётся совсем немного.
«И когда он всё успел?» – думала я, наслаждаясь завтраком.
Был выходной, поэтому и мне удалось порадовать мужа своей стряпнёй. Он же не вылезал из-за письменного стола до позднего вечера. Да и после ужина, поцеловав меня перед сном, снова вернулся к работе.
На следующее утро нам удалось перекинуться едва ли парой фраз – Александр допечатывал последние страницы рукописи. Но, провожая меня до входной двери, начал довольно серьёзный разговор:
– Извини, но я тут сунул нос в твою папку. Хорошо стала писать, девочка! Пора переходить на большие формы. Может, роман?
– Я подумаю… Ладно, поговорим вечером, а то и так почти опоздала на лекцию…
После работы я зашла в магазин за шампанским (сдачу книги в печать нужно было отметить!).
Вдруг в дверь позвонили.
«Ключ что ли забыл?» – подумала я и пошла открывать.
Но на лестничной площадке стоял не Александр, а незнакомый пожилой мужчина.
– Елана Игоревна? – уточнил он, переступая через порог. – Я по поводу вашего мужа…
– Что с ним?
– Несчастный случай. Меня попросили отвезти вас в больницу.
Больше незнакомец ничего не сказал. И я тоже молчала, словно боясь, что расспросы приведут к чему-то непоправимому.
Мой спутник, также, не проронив ни слова, довёл меня до серого одноэтажного здания в дальнем углу больничного городка. Открыв тяжёлую дверь, мы спустились по крутым каменным ступеням и очутились в просторной комнате без окон, освещённой дрожащим светом люминесцентных ламп. В центре её стояли три длинных металлических стола, а вдоль стены – шкафы, напоминающие сейфы автоматической камеры хранения.
Человек в белом халате, видимо, хозяин этой комнаты, подошёл к одному из «сейфов» и потянул на себя дверцу. Выкатилось что-то наподобие больничной каталки, на которой лежал кто-то, накрытый простынёй.
Мужчина, привезший меня, приподнял край ткани. И я увидела… Александра. Это было настолько невероятно, что я не закричала, не заплакала, не упала в обморок, лишь выдавила из себя: «Когда?».
– Девять дней назад. Разбился на трассе Москва-Самара. Всё это время он находился в коме. Почему-то при нём не оказалось никаких документов. Только вчера мы обнаружили во внутреннем кармане его пальто, не замеченную раньше квитанцию Интернет-компании. По ней вас и нашли... – сказал мой проводник.
– Он получил ушиб головного мозга. Обширная гематома. Оперировать было бесполезно… – добавил до этого молчавший хозяин комнаты.
Я не понимала ни слова из того, что мне говорили. Как не понимала ничего из происходящего в следующие три дня.
Похороны взял на себя Союз журналистов. Он же организовал поминки. Принимая соболезнования, я, кроме «спасибо», не произнесла в эти дни ни одного слова. Друзья наперебой предлагали «пока пожить у них».
Но после поминок я пошла к себе домой. Зайдя в квартиру, на ходу сбрасывая шубу и снимая ботинки, включила компьютер. На рабочем столе висела табличка: «Вам сообщение!». Открыв почтовый ящик, я обнаружила два письма. Первое было следующего содержания:
«Уважаемая г-жа Неклюдова, Ваш роман «Увидеть Париж – и жить!» принят к публикации. Согласно договору, подписанному Вашим литературным агентом, первая половина авторского гонорара будет перечислена на Ваш банковский счет в начале следующей недели, а вторая – при поступлении на склад готовой продукции первых 5 тысяч экземпляров.
С надеждой на дальнейшее сотрудничество, директор издательства «Феникс» Александр Андрюхин».
А во втором письме, пришедшем из туристического агентства «Спутник», сообщалось, что виза во Францию получена, и через неделю я лечу в Париж. Эти письма вернули меня к действительности. И сразу возник вопрос, который до этого момента я гнала от себя: что же произошло на самом деле?
Достав конверт, полученный в больнице вместе с одеждой и вещами Александра, я разложила перед собой найденные в нем бумаги.
Справка о смерти: «…скончался в результате прекращения мозговой деятельности 26 декабря 1997 года в 17 часов 45 минут». К ней приколот эпикриз: «…поступил в отделение с черепно-мозговой травмой в бессознательном состоянии 18 декабря 1997 года…». А вот и квитанция Интернет-компании об уплате за подключение к электронной почте. Внимательно перечитав ее, я нашла дату внесения денег и вздрогнула: рядом с подписью Александра стояли цифры: 24.12.1997.
Борясь с неловкостью, которая не позволяет мне рыться в чужих бумагах, я открыла нижний ящик письменного стола. Поверх рукописей и каких-то старых писем лежали два договора. Первый (о заказе на роман) был заключён 18 декабря, прикрепленные к нему расписка в получении аванса – 24 декабря, акт о сдаче-приёме рукописи – 26 декабря. Второй (о подключении к электронной почте) – подписан 24 декабря.
«Он жив! – думала я. – Не мог же он писать роман, заключать договоры, получать и отдавать деньги и в это время лежать в коме в реанимации областной больницы! Я пойду ко всем, кто подписал эти бумаги – они подтвердят, что Александр жив!»
Но я вспомнила о панихиде в выставочном зале Дома художника. О том, что десятки, а то и сотни людей приходили прощаться с ним. И поняла, что никуда не пойду и никому об этом не расскажу…
Но и не думать об этом я тоже не могла! Мой материализм пошатнулся. А я всё повторяла как мантру: материя – это объективная реальность, данная нам в ощущениях. ОБЪЕКТИВНАЯ… РЕАЛЬНОСТЬ… ДАННАЯ… НАМ… В ОЩУЩЕНИЯХ…
Вот: В ОЩУЩЕНИЯХ! А что если контакты с лежащим в коме Александром были только моими ощущениями? Но как же это возможно? Так ярко!
И тут я вспомнила, как за год до этого отдыхая в Одессе в санатории «Куяльник» попала на выступление знаменитого гипнотизёра. Как вместе со всем залом была поражена происходящим на сцене. А там – вызвавшиеся поучаствовать в шоу зрители то ползали по полу, «собирая ягоды», то перепрыгивали через воображаемый ручей, то с ужасом запрыгивали на стулья, опасаясь ядовитых змей. Они находились в реальности, созданной гипнотизёром…
Не знаю, как Александру удалось не только для меня создать иную реальность, но и заставить других людей подписывать договоры, выплачивать и принимать деньги… Я понимала только, что для него это была ЕДИНСТВЕННАЯ возможность завершить незавершённые дела…
Как странно знать, что расстоянье,
Сжимаясь, не соединяет!
И не меняет расставанье
На долгожданной встречи миг.
Две цели – время и пространство –
Не достигаясь, сохраняют
Своё тупое постоянство,
Свой вечно безразличный лик.
Однажды, проводя, как обычно, вечер за компьютером, я открыла папку «рассказы», в которую после смерти мужа ни разу заглядывала. Именно её имел в виду Александр, начиная наш последний разговор. В ней не было ни одного законченного произведения – так, обрывки мыслей, попытки описания своих ощущений, отдельные удачные фразы и слова, которые могли бы стать частью какого-то целого, примеры названий, перечень возможных тем, наброски сюжетов.
Я всё это очень внимательно перечитала, пытаясь понять, что же ему здесь понравилось. И вдруг мой взгляд зацепился за совершенно обычное, казалось бы, словосочетание «запах сигарет»… Через полтора часа был написан вот этот, первый в моей жизни рассказ.
Алла, погладив дочь по светлым кудрявым волосам, сказала, что, к сожалению, вечером ей надо поработать, поэтому Ляля останется ночевать здесь. Малышка захлопала в ладоши и, даже не поцеловав мать, вернулась к своей кукле, чтобы сообщить ей радостное известие. В другое время такое безразличие дочери, наверное, расстроило бы Аллу, но сегодня она не обратила на это никакого внимания.
От детского сада до дома всего-то метров пятьсот, но Алла решила, что возвращаться в душную квартиру ещё рано, и пошла по тенистому бульвару в противоположную сторону. Июнь в этом году был жарким как никогда. Солнце плавило асфальт. А воздух накалялся так, что было трудно дышать. Несмотря на то, что было всего четыре часа дня, улица выглядела пустынной. И даже у фонтана в конце бульвара все лавочки были свободны. Алла села на самую дальнюю.
Теперь надо было сосредоточиться. Завтра её снова вызывают к следователю. И, конечно, опять спросят, что же произошло тем вечером полтора месяца назад. Но она помнила только, как женщина в белом халате говорила ей тихо и ласково: «Дайка мне ножик. Разожми руки. Сейчас перевяжем, и всё пройдёт». Ладони сильно болели. Громко плакала дочь.
Ещё она помнила белое лицо мужа на залитой кровью подушке…
В комнате ходили чужие люди. Один, молодой и худой, в милицейской форме что-то писал, сидя за столом и говорил тому, что с фотоаппаратом: «Если бы соседи нам не позвонили, то неизвестно, чем здесь всё закончилось бы. Может, этот, когда очухался, добил бы свою жену, или она, пока муж без сознания, его прирезала бы».
Но знакомый участковый после их ухода успокоил Аллу: «Да вы не волнуйтесь – дело яснее ясного. Судя по порезам на ваших руках, он набросился на вас с ножом. Обороняясь, вы схватили первый попавшийся под руку предмет (к счастью или к несчастью, это оказался тяжёлый бронзовый подсвечник) и ударили его по голове. Так ведь всё было?».
Алла кивнула.
Посидев на лавочке во дворе и почувствовав, что от палящего солнца вот-вот станет дурно, Алла, наконец, вошла в подъезд. В отличие от улицы, здесь был прохладный полумрак. Пахло жареной картошкой. И к этому запаху примешивался ещё один, почти неуловимый, но вызвавший у неё необъяснимую тревогу.
С колотящимся сердцем она поднялась на второй этаж и долго не могла открыть дверь – ключ не хотел попадать в замочную скважину, будто что-то в ней уже было. Наконец замок поддался, и Алла, вбежав в прихожую, быстро заперла за собой дверь.
После ареста мужа она сменила оба дверных замка. Но этого ей показалось мало, и она поставила решётки на окна. В фирме, оформляющей заказ, очень удивились, зачем такие предосторожности на втором этаже. Но Алла объяснила, что прямо под её квартирой над входом в подвал находится козырёк, и любой взрослый мужчина, забравшись на него и подтянувшись на руках, легко сможет оказаться на балконе.
Внутри своей «крепости» Алла немного успокоилась, но необъяснимая тревога не проходила. Внимательно осмотрев квартиру, она не могла понять, в чём же дело. И вдруг догадалась: запах! Пахло теми гадкими сигаретами, что курил её муж.
«Ерунда! – успокоила себя Алла. – Просто кто-то курит на лестничной площадке».
Тихонько подойдя к двери, она заглянула в глазок. В коридоре никого не было. Но на уровне глаз плыл, рассеиваясь, голубой дымок, и вниз по лестнице удалялись чьи-то шаги. Подбежав к окну, чтобы посмотреть, кто выйдет из подъезда, Алла никого не увидела.
Постояв ещё немного, она вернулась в комнату и, чтобы отвлечься, включила телевизор. По местной программе заканчивался выпуск новостей.
«Появилась информация о преступниках, совершивших минувшей ночью побег из следственного изолятора, – в голосе диктора звучала тревога. – Двое из них уже пойманы. Но третий пока не найден. По сведениям оперативных работников, именно у него находится похищенное у охранника оружие. Предупреждаем горожан: отложите посещение дачных участков, не впускайте чужих людей в свою квартиру, не берите попутчиков в свой автомобиль…».
«Это он! – с ужасом поняла Алла. – Он был здесь! Стоял под дверью. Он даже пытался её открыть, пока меня не было… Ну и что? Как он меня достанет за этой «бронёй»?.. Господи! Да он же видел, что я пришла одна. Он догадался, что Ляля в ночной группе. Он же пошёл к ней!».
Не помня себя от страшного предчувствия, Алла схватила на кухне нож и, засунув его в сумочку, выбежала из квартиры.
Перед входом в детский сад она остановилась, услышав смех, доносившийся из-за дома, и вдоль зелёного дощатого забора пошла на голоса. Сквозь щель от выломанной доски она увидела играющих в песочнице малышей и тихонько позвала: «Ляля!».
Светловолосая девочка в фиолетовом платье оглянулась на её голос и подбежала к забору. Взяв дочь за руку, Алла с трудом протащила её сквозь узкую щель и прижала к себе:
– Слава Богу – ты жива! Пойдём малышка, нам надо торопиться!
– Не хочу! – девочка вырвалась из объятий матери.
Алла молча дернула её к себе и закрыла ладонью рот (по тропинке вдоль забора кто-то шёл – она ощутила едва уловимый запах сигарет)…
«Он убил Лялю!.. Он связал меня, чтобы я не помешала!..» – мысли беспорядочно возникали в её голове. – Он убьёт и меня!.. И пусть…» – подумала она почти безразлично.
– Никогда себе этого не прощу! – услышала Алла мужской голос. И, скосив глаза, увидела знакомого худого милиционера. – Вчера в лазарете СИЗО после полуторамесячной амнезии наконец-то очнулся её муж. Хотя он не знает, как всё происходило, – последнее, что помнит, это, как курил, лёжа на диване. Должно быть, задремал, а она этим воспользовалась… По его словам, жена уже несколько месяцев вела себя как-то странно…
– Странно? – переспросил плотный лысоватый мужчина в узеньких «лекторских» очках. – Что же было необычного в её поведении?
– Вдруг начинала говорить, что муж хочет её убить. Если он пытался успокоить, кричала так, что соседи прибегали. Потом и того хуже: расцарапает себе лицо, наставит синяков, а на работе рассказывает, что её муж избивает. И, самое главное, – он никак не мог понять причин такого поведения. Четыре года они были женаты, и брак их казался идеальным не только окружающим, но и ему самому. Единственно, что ей всегда не нравилось, – так это дым от сигарет, которые он курил…
– Да-да, – сочувственно кивал собеседник оперативника, – типично наш пациент. Вы что-нибудь слышали о синдроме Мюнхгаузена?
– Нет.
– Болезнь начинается с неудержимого вранья, потом нанесение ранений себе, а заканчивается всё увечьями и убийствами близких. Но неужели не было ничего такого, что заставило бы усомниться в виновности её мужа?
– Да было, чёрт возьми! Мне сразу показалась странной его поза: как будто он не упал на диван после удара, а прилёг на него отдохнуть. Даже сигарета в пепельнице на полу выглядела так, словно её только что докурили. И потом – подсвечник. Не было рядом с диваном ничего такого, на чём он мог бы стоять. Но всё перевесил один её вид – маленькое хрупкое создание с испуганными глазами…
– Но эта хрупкость не помешала ей раскроить череп мужу! Неужели даже после его рассказа и сопоставления всех фактов вы ничего не предприняли?
– Почему же, предприняли! Попросили участкового зайти к ней – узнать, получила ли она повестку к следователю, а, заодно и присмотреться. На работе он её не застал, дома – тоже. Покурил возле двери, но не дождался.
– Что же он ещё раз к ней не зашёл?
– И как же вы не успели?
– В том то и дело, что успели! Когда мы её нашли, дочь уже была рядом с ней. Смотрим – ребёнок в порядке, разговаривают тихо. Ну и успокоились. Я даже закурил. И тут она стала как-то странно озираться и словно нюхать воздух. Мы – к ним. И откуда только этот нож появился!
– Да-да, наш пациент…
Всего месяца через три после того, как я его написала, мой младший брат женился на девушке по имени Алла. В декабре следующего года у них родился сын. А ещё через некоторое время за молодой женой стали замечать странности, очень напоминающие те, что были у героини моего рассказа…
Другой загадкой стало название болезни – синдром Мюнхгаузена. Я понятия не имела, откуда его взяла. Перерыла горы справочной литературы, но так и не встретила никакого упоминания об этом заболевании.
И только буквально на днях нашла ответ в книге «Хроника преступлений (19-20 века)», которую купила, сама не знаю зачем. Начав её просматривать, как обычно с конца, на предпоследней странице я прочла заметку о сестре-сиделке, убивавшей громадной дозой инсулина маленьких пациентов одного из английских госпиталей, в котором она работала. Убийца оказалась сумасшедшей, страдающей… синдромом Мюнхгаузена!
Но ещё большее потрясение ожидало меня, когда я прочитала книгу целиком. Наконец, для меня получила логическое завершение история, произошедшая много лет назад.
Письма о погубленных младенцах
Раскрыв верхний из них, я увидела, что это письмо, написанное крупным неровным почерком, выдающим крайнее волнение автора. Буквы были где-то прописные, где-то – печатные, а заглавные вообще отсутствовали, как и какие-либо знаки препинания. Но разобрать написанное вполне было возможно.
Не помню письма дословно, но сообщалось в нём примерно следующее: НАПРАСНО ВЫБРОСИЛИ МОЁ ПЕРВОЕ ПИСЬМО ДЕВОЧКА ВЫРАСЛА Я ВИЖУ (неразборчиво) ОНА ДУШИТ МАЛЫШКУ ЗАВЯЗЫВАЕТ БАНТ НА ЕЁ ШЕЕ (неразборчиво) БРОСАЕТ В РЕКУ. А в конце письма – приписка: НЕ ВЫБРАСЫВАЙТЕ Я ВИДЕЛА Я ВИДЕЛА
Вверху листа стоял штамп, кажется, районного отдела милиции, с входящим номером и полустёртой датой. Остальные письма почти слово в слово повторяли первое. Менялись только даты регистрации. Всего оказалось семь писем, полученных в течение пятнадцати лет.
Взяв коробку, я пошла к Екатерине Ивановне. Она работала в газете со дня её основания и, конечно же, должна была знать эту историю. Старая журналистка, высокая худая дама с коротко стриженными седыми волосами и неизменной папиросой Беломор в углу рта, едва взглянув на письма и стряхнув пепел прямо в принесённую мною коробку, сказала:
– Да, я помню – эти бумаги нам передали из милиции. Тот капитан ещё сказал: «Вот вам материал для журналистского расследования…».
– А они нашли автора писем?
– Зачем же было её искать? Она сама их в милицию и приносила. Её здесь все знают. Ты тоже, наверное, видела: такая неопределенного возраста дама в старомодной шляпке, вечно куда-то спешащая и размахивающая чёрной лаковой сумочкой.
– Вы с ней говорили?
– Что ты! С ней невозможно разговаривать. Непонятно, как она ещё чего-то написала с такой кашей в голове! Но справки о ней я всё же навела…
Екатерина Ивановна чиркнула спичкой и, закурив следующую «беломорину», некоторое время молча вдыхала горький дым. Я нетерпеливо топталась рядом, но она, погружённая в свои мысли, казалось, забыла обо мне, машинально продолжая стряхивать пепел в коробку с письмами.
– Что же вы узнали? – наконец не выдержала я.
– Оказывается, эта сумасшедшая не всегда была такой. Хотя не везло ей с самого рождения. Когда она появилась на свет, её матери самой едва исполнилось шестнадцать и она училась в ПТУ. Родив втайне от всех, она завернула своего ребёнка в какую-то тряпку и засунула в очко уборной, что находилась во дворе её общежития. Там его и обнаружили почти сразу же. Хорошо, что была зима, летом он просто захлебнулся бы…
– А что было с матерью?
– Её судили. И отправили в закрытую спецшколу для несовершеннолетних преступников…
– Больше о ней ничего не известно?
– Известно! После срока она некоторое время где-то скиталась и вернулась в наш город ровно через шестнадцать лет... – Екатерина Ивановна словно дразнила меня, останавливаясь после каждой фразы. Но я решила выяснить всё, что ей известно, поэтому невозмутимо продолжала свои расспросы:
– А где в это время был её ребёнок?
– В детдоме, конечно. Но к тому времени, когда мать вернулась, девочка уже закончила семилетку и поступила в ПТУ, где когда-то училась её родительница. Да и жила в том же общежитии.
– Мать разыскала её?
– Может, и не хотела! Но так получилось, что первая, кто встретился ей на родной улице, была собственная дочь…
– И мать её узнала?
– Наоборот, дочь каким-то непостижимым образом узнала свою родительницу. И с криком: «Это ты, ты меня погубила!» – бросилась к ней. Потом вдруг резко развернулась и помчалась по улице, размахивая сумочкой. Так с тех пор и бежит…
– Да, странная история! А вы не знаете, о чём было первое письмо?
– Я нашла отметку о нём в старом регистрационном журнале. Первое письмо было написано за много лет до этих, сразу после того, как несчастная встретила свою мать. Оригинал не сохранился…
Екатерина Ивановна снова выдержала паузу, наслаждаясь процессом курения и моим расстроенным видом. Затем продолжила:
– Но один милиционер припомнил, что в первом письме описывалось жуткое убийство, напоминающее собственную историю его автора. Только в нём шестнадцатилетняя преступница убивала не дочь, а своего младшего брата. Перерезав ребёнку горло, она утопила его в уборной во дворе.
– Письмо не подтвердилось?
– Нет. Сначала открыли, было, дело – ведь никто ещё не знал, что она тронулась! Оперативники перелопатили буквально все уборные городка. Неоднократно её вывозили на опознание места преступления. А она своё твердит: «Это не здесь! Это далеко…» В конце концов дело закрыли.
– Что вы думаете об этой истории?
– Ничего. Разве можно логически объяснить поступки умалишённой? – и Екатерина Ивановна потушила окурок прямо о коробку с письмами, давая понять, что разговор закончен.
– Ну вы же разбирались… Наверняка даже что-то писали в газете… – не отставала я.
– Да, было что-то и в газете… Но писала не я – другая сотрудница. Если хочешь, поищи в подшивках…
Открыв огромный старинный шкаф, доверху набитый газетами, я сначала, было, приуныла: разве здесь что отыщешь! Но потом сообразила: надо посмотреть дату последнего письма – ведь именно тогда их все передали в редакцию. Работа пошла веселее, и скоро нужный мне номер газеты был найден. Но меня ждало разочарование: материал о событиях, связанных с письмами, был… фельетоном.
Его автор, некто Августа Правдивая, вдоволь поиздевалась над всей этой историей. Особенно подробно и красочно она описывала, как после первого письма милиционеры обследовали предполагаемое место преступления – общественные уборные (в то время это были загаженные и зловонные дощатые сарайчики).
И в истории с ленточками, которые оставлял на своих жертвах убийца, автор фельетона тоже нашла комический момент: «Может, дефицит лент в галантерейных магазинах образовался потому, что их скупает таинственная душительница младенцев?» – заканчивала Правдивая свой «весёлый» материал…
Я вспомнила о ней, когда в уже упомянутой книге на двадцать второй странице увидела фотографию шестнадцатилетней Констанции Кент, зарезавшей и утопившей в уборной своего сводного маленького брата.
А на сотой странице – рассказ о пятидесятисемилетней Амелии Дайер, которая в течение пятнадцати лет душила и топила в Темзе передаваемых на её попечение младенцев. И каждому она завязывала на шее ленту…
Все эти преступления были совершены в Англии ещё в девятнадцатом веке, то есть задолго до того, как о них сообщила в милицию наша городская сумасшедшая.
Но тогда, много лет назад, разыскивая эту странную даму, я и вообразить не могла о возможности существования таких связей. Лишь хотела узнать, откуда у неё эта информация – от кого узнала она об убийствах. А может, действительно увидела? Или всё же придумала? Или однажды увиденное снова и снова возрождалось в её больном мозгу?..
Теперь же, после того, как я совершенно неожиданно для себя узнала, где и когда всё происходило, для меня осталось неразгаданным: как могла узнать об этих событиях сумасшедшая, с синхронной последовательностью сообщавшая о происходящих задолго до этого убийствах? И почему Констанция Кент и Амелия Дайер стали для неё одним лицом?
Эти вопросы не давали мне покоя. Как и ещё один – почему именно я оказалась посвящённой в ту давнюю историю, и почему именно мне выпало разгадать загадку этих убийств. Как и много лет назад, я ходила по тем же улицам, где прошла жизнь несчастной сумасшедшей. Здесь давно уже ничто не напоминает те места, известные и мне тоже с детства. Теперь это типичный городской район, застроенный пяти- и девятиэтажными домами. А когда-то на их месте стояли деревянные одноэтажные многоквартирные домики, окружённые палисадниками и неровными рядами сараев.
Как раз такие сараи и отделяли наш дом от деревянного барака-общежития, в котором и жила сначала мать сумасшедшей, а потом и она сама. Но это было ещё до моего рождения, и я не могла помнить о тех трагических событиях.
Мы вновь переехали в этот микрорайон, когда я уже училась на последнем курсе университета, и вскоре пришла работать в ту самую газету. Отцу дали просторную четырёхкомнатную квартиру в только что построенном доме, в которую мы перебрались из тесной двухкомнатной хрущёвки. Так вышло, что наш новый дом стоял недалеко от места того старого деревянного, в котором я родилась, и почти на месте того самого общежития.
Значит, всё же не случайно была я посвящена в историю, к которой, кажется, не имела никакого отношения, – есть такое понятие: память места. Мне дважды пришлось войти в эту реку памяти. А я всё ходила и ходила по местам моего детства, пытаясь войти в эту реку в третий раз…
Теперь я была уже не той юной журналисткой, свежеиспечённой выпускницей университета с зашоренным марксизмом-ленинизмом взглядом на мир. Я уже вскарабкалась довольно высоко на гору жизни, откуда уже многое видно, и уже прошла свою школу добра и зла. Поэтому я могу предложить свою разгадку тех событий.
Информация, как и материя, не исчезает – она переходит в единое информационное пространство и так существует вечно. Больной мозг сумасшедшей каким-то образом подключился к этому пространству. И нашёл в нём то, что напомнило её собственною историю.
Что же касается Констанции Кент и Амелии Дайер – она вовсе не объединила их в одно лицо, а лишь соединила то зло, которое они обе принесли.
А каким образом получала сумасшедшая эту информации – во сне, в бреду или как возникшие воспоминания, мы никогда не узнаем. Но она о том, о чём писала, знала точно.
Перстень с александритом
День выдался солнечным, с лёгким морозцем, и я не ограничилась, как обычно, ближайшим магазином, а решила прогуляться на рынок. Потом ноги сами привели меня к стоящему на пригорке серому бетонному зданию городского ломбарда.
Мне не приходилось пользоваться его услугами, поэтому внутри я никогда не была. Но слышала, что есть в нём магазин невыкупленных вещей, и сейчас подумала, что там вполне может быть что-то интересное, и почему бы не сделать себе новогодний подарок…
Под стеклом однообразными рядами лежали обручальные кольца, серьги и перстни с искусственными рубинами и гранатами, в общем, самые примитивные изделия ширпотреба. Я уже повернулась, чтобы уйти, как вдруг меня остановил вопрос продавщицы:
– Вы что-то определённое ищете?
– Нет, просто что-нибудь необычное, например, старинное украшение.
– У меня есть кое-что для вас. – Она вынула из стоящего за её спиной сейфа небольшой футляр, обтянутый тёмно-синим шёлком, и, открыв его, протянула мне.
Внутри, к шёлковой подушечке такого же цвета, были прикреплены серебряные серьги с александритом, а рядом – пустовало место для кольца. От волнения у меня зазвенело в ушах. Откуда-то издалека доносился голос продавщицы:
– Вы не смотрите, что они так дёшево стоят – это не подделка, серьги действительно старинные. Только для ломбарда это не имеет никакого значения – оценка всё равно проводится по весу! Вообще-то мы такие вещи после того, как их не выкупили, сразу в продажу не пускаем, сначала выставляем на аукцион…
– А когда он будет? – пересохшими губами шёпотом спросила я.
– Где-то недели через две… Но сегодня последний день месяца, а у нас план ещё не выполнен, поэтому в виде исключения я могу вам их продать. Кстати, ровно два года назад из этого комплекта был сдан и не выкуплен перстенёк. И также всего за несколько часов до Нового года один молодой человек купил его в подарок своей невесте…
Не дослушав словоохотливую продавщицу, я молча протянула ей деньги и, взяв футляр, вышла из магазина…
Дома, быстро засунув купленные продукты в холодильник и даже не позаботившись о праздничном ужине, я прошла в гостиную, взяла из шкафа шкатулку и достала из неё старинный серебряный перстень с александритом. Тяжёлой волной нахлынули воспоминания…
Я очнулась в предновогодней суете и внезапно ощутила такое одиночество, такую гнетущую тоску, что попыталась круто изменить свою жизнь. Прежде всего, поддалась, наконец, на уговоры старого приятеля и согласилась возглавить созданное им рекламно-издательское агентство, оставив за собой и преподавание в университете. Потом приняла предложение Бориса, первого мужа, «повторить попытку»...
Но ни то, ни другое не принесло мне облегчения. Новая работа была тяжёлой и неблагодарной. А Борис, устроившись вахтовиком-нефтяником, находился в постоянных разъездах. Усталость, внутреннее напряжение и постоянная неудовлетворенность жизнью проявлялись у меня в холодности и в слегка высокомерном отношении к окружающим.
Такой впервые и увидел меня Ростислав. Правая рука известного в городе шоумена, владельца ночных клубов и казино, он приехал к нам в агентство заказывать рекламную вывеску на очередное игровое заведение.
Как потом рассказывал Ростислав, я сразу ему понравилась, но показалась совершенно неприступной: директор крупной фирмы, неулыбчивая бизнес-леди. Сначала наши отношения были только деловыми, но каждый раз, приходя в агентство, он приносил мои любимые жёлтые розы. И однажды мы поехали к нему на дачу…
Всё решилось тридцать первого декабря. После того, как муж уехал на очередную вахту, оставив меня встречать Новый год в одиночестве, я позвонила Ростиславу и, не переводя дыхание, произнесла фразу, которую, чтобы не сбиться, заранее выучила наизусть. Я сказала, что оставила мужу письмо с сообщением о разводе. И сейчас еду на дачу, чтобы подготовиться к встрече Нового года, первого в нашей совместной жизни. Даже теперь, думая о том телефонном звонке, я испытывала волнение…
«Пожалуйста, не возражай, – вдруг откуда-то, кажется, из прихожей, раздался мой голос, – это лучшее место, чтобы начать новую жизнь! Там нас никто не найдёт. Отключим мобильники – и будем одни в целом мире».
И в тот же миг я увидела Ростислава, кладущего на рычаг телефонную трубку.
Он заранее купил мне новогодний подарок – французские духи, незаметно выспрашивая меня о моих пристрастиях, но в такой день положено дарить кольцо…
Ростислав знал, что я редко ношу украшения, отдавая предпочтение авторским работам из серебра. Заказывать кольцо было уже поздно, а в ювелирных магазинах попадалось всё не то. Уже отчаявшись найти подарок, он вдруг увидел, что стоит перед городским ломбардом прямо перед объявлением о распродаже невыкупленных вещей.
На чёрном бархате витрины его взгляд сразу привлек старинный серебряный перстенёк с небольшим фиолетовым камушком. Взяв колечко в руки, чтобы лучше рассмотреть, Ростислав увидел, что камень вспыхнул зелёным огнём.
«Это александрит, – сказала продавщица. – Он меняет свой цвет в зависимости от освещения».
И, узнав, для какой цели покупается кольцо, добавила: «Я вам не советую его брать. Этот камень надо носить только в паре, иначе он принесёт с собой одиночество…».
Но Ростислав не был суеверным. К тому же перстень настолько ему понравился, что уже не хотелось выпускать его из рук.
Правая фара ближнего света вдруг погасла, и Ростислав заскочил по пути на станцию техобслуживания. Меняя перегоревшую лампочку, механик заметил, что по такому гололёду ехать без шипов опасно.
Ростислав только отмахнулся – водитель он был отличный и, как сам любил говорить, мог управлять всем, что движется, – от самоката до бульдозера. Но, после того как его автомобиль пару раз занесло на поворотах, подумал, что лучше бы поехал на электричке и прошёл три километра пешком, правда, рискуя опоздать к полуночи…
В кармане зазвонил мобильник. На экране высветился мой номер.
«Да, родная, я уже почти доехал! Остался один поворот…».
Вдруг машину резко развернуло. Пытаясь её выровнять, он крутанул руль. «Жигулёнок» волчком завертелся на скользком шоссе. И последнее, что увидел Ростислав, – это фейерверк искр, посыпавшихся на капот…
Присмотревшись, Ростислав увидел празднично накрытый стол, а в углу – настоящую ёлку с кокетливо завязанными на ветках бантиками вместо игрушек. Пахло хвоей и чем-то жареным. Меня в комнате не было.
«Как я вообще сюда попал? – пытался он понять. – Ничего не помню! Должно быть, после аварии я в шоковом состоянии добрался до дома и потерял сознание. Но где же Елана? Может, она вызвала для меня скорую помощь и пошла встречать её к воротам?..».
В дверь постучали.
– Я новый охранник, – представился молодой человек в бушлате и тельняшке. – Увидел свет в вашем окне и решил посмотреть, не забрались ли воры. Как вы прошли, что я не заметил?
– У меня машина сломалась, поэтому я добирался пешком… За домом, в заборе есть маленькая калитка… А вы не видели здесь женщину?
– Красивая такая? Конечно, видел. Я ей дров наколол для камина, помог его разжечь и поставить ёлку…
Ростислав взглянул на нового знакомого с неприязнью. Но уточнять ничего не стал, только спросил:
– А сейчас она где, не знаете?
– С полчаса назад выбежала за ворота. Почти сразу после того, как вырубилось электричество и отключился телефон. Может, пошла за врачом? – предположил он, глядя на Ростислава и словно читая его мысли.
– Ну, зачем же идти, когда проще позвонить – у неё же сотовый телефон! Наверное, она решила встретить меня, и мы разминулись – я же шёл напрямик, через лес.
Мысль о том, что я бросила его прямо в новогоднюю ночь, позвав на дачу и оставив здесь одного, казалась настолько невероятной, что он не хотел даже и думать об этом. Беспокойство, что со мной что-то случилось, всё более овладевало Ростиславом.
– Да что я гадаю! Можно же позвонить ей на мобильник и всё выяснить, – он поискал телефон. – Чёрт, наверное, выронил его в машине! А нельзя позвонить от вас?
– Я же говорю, телефон не работает! Видно, где-то авария – оборвались сразу и телефонные, и электрические провода. Да и чего теперь звонить? Времени-то без одной минуты полночь. Разливайте шампанское.
Открывая бутылку, Ростислав подумал, что хотел выпить со мной за новую, пока неизвестную, но, конечно, прекрасную жизнь…
– Давайте выпьем за неизведанную жизнь, – снова прочитал его мысли незнакомец. И, опережая вопрос Ростислава, добавил: – К сожалению, не могу подбросить вас до города – у меня из транспорта только снегоход. А на улице такой гололёд, что больше подошли бы коньки… Но я могу проводить вас до станции. Пойдём по шоссе, может, кого и встретим…
– Если бы на крышу не упали электрические провода, – сказал тот, что держал в руках рулетку, – то, возможно, всё обошлось бы…
– Что обошлось? – хотел спросить у него Ростислав.
Но в это время он увидел меня. В распахнутой шубе и без шапки я стояла, прислонившись к дереву. Левая рука, без перчатки, была приложена к губам, словно сдерживая готовые вырваться слова. На безымянном пальце горел зелёным огнём знакомый перстень.
Обрадовавшись, Ростислав кинулся ко мне, но я его не заметила. Мой наполненный ужасом взгляд как будто проходил сквозь него. Оглянувшись, он увидел, как два дюжих санитара подняли с земли носилки. Лежащее на них тело было полностью закрыто простынёй.
– Тебе не стоит на это смотреть, – тронул Ростислава за руку новый знакомый.
– Кто это?
– Ты же и так всё понял! – сказал «охранник» и добавил – к сожалению, нам пора…
Я вздрогнула и оглядела ярко освещённую комнату, задержав взгляд на нераспечатанной бутылке: ну вот, полночь всё же пропустила! Потянувшись за фужером, я увидела на пальце перстень с камнем, сверкнувшим зелёным огнём. Машинально коснулась своих ушей. Серьги тоже были на месте.
«Продавщица оказалась права насчёт александрита... Ну почему Ростислав ей не поверил!» – с болью подумала я.
…Та новогодняя ночь снова всплыла в памяти. Сколько надежд было с ней связано! С каким желанием я готовила праздничный ужин, украшала дом. И мечтала, мечтала…
Но стрелка двигалась к половине двенадцатого, а Ростислава всё не было! Набрав номер его сотового, я услышала счастливый голос, шум мотора и через мгновенье – страшный грохот и скрежет металла.
И камень начал своё действие… Через месяц, когда муж вернулся с вахты, мы решили с ним разойтись. А ещё через некоторое время я ушла из агентства и вернулась к привычному состоянию одиночества.
И вот теперь, сидя в новогоднюю ночь в своей гостиной и рассматривая в зеркале серьги, я с надеждой подумала, что дальше всё будет по-другому – перстень нашёл свою пару.
Технический этаж
Гарнитур с александритом, подумав, всё же решила не носить. Прежде чем положить серьги и перстень в футляр, я внимательно рассмотрела их сквозь лупу. И неожиданно обнаружила не пробу, а закрученные в хитроумный вензель инициалы «А.Х.», скорее всего, принадлежащие мастеру, их изготовившему.
Но, порывшись в справочниках для коллекционеров, подобного клейма не нашла и предположила, что с этих букв могли начинаться имя и фамилия первого владельца. Видимо, и ему (а вернее, ей) александрит не принёс счастья…
Мне ужасно не нравится это здание на центральной улице города. Да и что может быть привлекательного в бетонной многоэтажной коробке? Окружённая невысокими старыми домами, она кажется большим пальцем гигантского кукиша, обращённого в небо.
Появился этот архитектурный «уродец» лет тридцать назад, в то время, когда город перестраивался к очередному юбилею вождя. До него здесь стояло старинное трёхэтажное здание в форме подковы, называемое горожанами «кривой дом».
Разрушительного запала хватило только на половину старого дома, оказавшегося на удивление крепким. К выстоявшей перед натиском бульдозеров части и добавили современный многоэтажный пристрой. Получилось, будто в несуществующую часть бывшей подковы вбили гигантский гвоздь. Два здания соединили между собой переходами на уровне второго и третьего этажей.
Весь этот нелепый комплекс унаследовал назначение старого здания и стал огромным комбинатом бытовых услуг. Но скоро мастерские были вытеснены магазинами и офисами. А на крыше разросся лес антенн, фиксируя появление на верхних этажах разных ТРК, пейджинговых и сотовых компаний.
Я всегда думала, что здание двенадцатиэтажное. Мне и в голову не приходило проверить это, пересчитав ряды окон. Да и ни к чему было, потому что, пользуясь иногда лифтом, я давно обратила внимание, что в нём всего двенадцать кнопок. Но однажды, по рассеянности, нажав на самую верхнюю из них и выйдя на совершенно ненужном мне двенадцатом этаже, я обнаружила, что он вовсе не последний. Над ним есть ещё один. На него вела узкая лестница, которой, должно быть, никогда не касалась швабра уборщицы, а в конце виднелась затянутая паутиной железная дверь. Место выглядело совершенно необитаемым… По-видимому, этаж был техническим, и заглядывали сюда только в случае каких-то профилактических или ремонтных работ.
Но сегодня, по пути в продовольственный магазин, я вдруг заметила в окнах под крышей свет и даже движение каких-то фигур. День был воскресным, и почти все окна в здании зияли тёмными дырами, поэтому свет на тринадцатом этаже казался особенно странным.
Сделав кое-какие покупки к новогоднему столу, я не вышла на улицу, а через узкий коридор направилась к служебному входу – именно там начиналась лестница на верхние этажи. Вахтёра на его обычном месте не оказалось, и я уже подумала, что пройду наверх беспрепятственно, но перед лестницей меня ждало разочарование: проход преграждала решётка, запертая на довольно увесистый замок. Повернувшись, чтобы уйти, я машинально нажала кнопку вызова лифта, и его дверки вдруг бесшумно распахнулись. Удивившись, что в выходной день лифт почему-то не отключили, я, тем не менее, сразу вошла в кабину.
На двенадцатом этаже тускло горела всего одна лампочка. Поднявшись к железной двери, я и здесь обнаружила замок, но, тронув его, поняла, что он не заперт и висит только для вида. Сняв замок и положив в карман, чтобы кто-то случайно не повесил его на место, я открыла дверь.
За ней было совершенно темно. Пошарив рукой на стене, справа от входа я нашла выключатель. Тринадцатый этаж осветился цепью довольно ярких лампочек. И сразу стало ясно, что здесь нет ничего интересного. Напротив входной двери была другая, с надписью «Аппаратная лифта. Посторонним вход воспрещён». Дальше, насколько хватало взгляда, шли какие-то трубы и кабели. Бетонный пол, неоштукатуренные плиты на потолке, пыльные окна – и всё!
Уже собираясь уходить, я вдруг почувствовала какой-то ветерок. И, обернувшись, увидела, что дверь в «аппаратную» приоткрылась. Из узкой щели доносились приглушённые голоса. Заглянув внутрь, я обнаружила просторное помещение. И, как ни казалось это невероятным, оно выглядело даже больше, чем весь этаж. Вокруг ярко освещённой площадки амфитеатром уходили вверх и скрывались в темноте небольшие круглые балкончики со стоящими на них столиками и диванчиками.
«Да это же ночной клуб, – догадалась я. – А в центре – танцевальный «пятачок».
Но в зале не было ни музыкальной аппаратуры, ни ди-джея. Зато на краю площадки стоял стол, напоминающий сразу и канцелярский и ломберный, затянутый ветхим и даже, кажется, побитым молью, зелёным сукном. Он был завален толстыми пыльными книгами в обтрёпанных тёмных переплётах. Из-за них почти не было видно сидящего за столом сухонького старичка в больших роговых очках. К нему постоянно подходили люди, и он, порывшись в книгах, что-то им говорил.
Я направилась было к столу, но вдруг услышала: «Лана, привет!». Присмотревшись, я увидела молодую беременную женщину и неуверенно спросила:
– Яна? Так ты же… – И осеклась (несколько лет назад мою бывшую одноклассницу Янину Ковалёву при переходе улицы муж толкнул под машину). – Так ты… замужем?
– Почти год, – ответила она, – правда, у моего мужа это второй брак. Первая жена погибла прямо у него на глазах, когда они переходили дорогу. Она тоже была беременной…
– А как он к тебе относится? – осторожно спросила я.
– Очень хорошо! Когда поженились – просто на руках носил. Но после того как узнал о моей беременности, как-то посмурнел. Я понимаю, что с каждым днём всё больше напоминаю ему первую жену…
Она задумалась. Потом подняла глаза и таким же ровным голосом сказала:
– Я знаю, меня он тоже толкнул под машину…
– И ты была не последней…
– Да! К счастью, третья женщина выжила, хотя потеряла ребенка и осталась калекой. Знаешь, потом, ну, после того, как… я разыскала его первую жену. И как раз сегодня здесь с ней встречаюсь.
Пока мы беседовали, зал заполнялся людьми. Некоторые толпились возле старичка, другие сидели за столиками, пили горячий пунш и беседовали. А новые гости всё прибывали и прибывали. Мы стояли у самого входа, так что поток двигался мимо нас. Кое-кто проходил так близко, что я невольно сторонилась.
– Не бойся, – сказала Яна, – никто из них не может тебя задеть – ваши тела находятся в разных измерениях. Ты даже пообщаться с ними не сможешь. Для этого нужны два условия: чтобы вы были знакомы при жизни и чтобы этот человек тебя узнал.
– К сожалению, уже ни один десяток моих знакомых может здесь меня узнать…
– Сюда приходят не все, а только те, у кого остались в жизни невыполненные дела или обязательства. Сегодня они могут попытаться что-то исправить. Кстати, ты знаешь, что за день сегодня?
– Тринадцатое января, канун старого Нового года.
– Просто Нового года, – поправила Яна. – Сегодня в полночь наступит две тысячи второй год. Это необычное число – оно читается одинаково, как слева направо, так и справа налево.
– Подобных сочетаний в истории человечества было не так уж и мало…
– Да, но симметричное четырёхзначное число с двумя нолями посредине выпадает всего второй раз. Следующий подобный вариант будет только в три тысячи третьем году. Сегодня ночь больших возможностей!
– Каких?
– Обычно в ночь наступления нового года, обозначенного симметричным числом, мы можем вернуться в своё прошлое, а также попасть в то время, что прошло после нас. И только сегодня нам дано увидеть то, что было на земле до нашего рождения. Мы можем проделать весь путь, что прошло человечество – от конца до начала и обратно.
– Вот почему сегодня здесь так много народа!
– Многие из этих людей пришли сюда, чтобы встретиться с теми, с кем разминулись и при жизни, и после смерти. Этот шанс могут использовать все, вне зависимости от своего местонахождения.
– Как же они поместятся в этом небольшом помещении?
– Разве ты видишь его целиком? Мы находимся в самом низу гигантской воронки, а её края уходят в бесконечность. И на всём этом пространстве сидят и общаются люди.
– Некоторые всё же толпятся у стола…
– Они получают разрешение вернуться в свою жизнь или посмотреть на чужую. В тех огромных книгах записаны жизни всех людей, что когда-либо рождались на земле.
– И они уместились в нескольких десятках томов?
– Как видишь! Каждая книга – одно столетие.
– А тот старичок за столом, кто он?
– Этот вопрос здесь лишний!
Ошарашенная обрушившейся на меня информацией, я забыла спросить о себе. Но Яна, видимо догадавшись, о чём мне хотелось узнать, сказала:
– К сожалению, тебе не дано пройти весь путь. Не сможешь ты заглянуть и в своё будущее. Твой маршрут – лишь прожитые тобой годы. Но ты можешь вернуться в любое мгновенье прошлого. И пробыть там столько, сколько захочешь – понятия времени здесь не существует.
– И я смогу изменить прошлое?
– Нет, твоя жизнь – уже свершившийся факт. Но можно проиграть любые варианты. Только не спеши! Вдруг то, что получится, тебе понравится больше, чем то, что было в действительности. Тогда после возвращения в реальность ты до самого конца своей жизни будешь жалеть, что сделала неправильный выбор. Если всё же решишься – подойди к старичку – он поможет. А мне пора! Подруга ждёт. – И она исчезла так же внезапно, как появилась.
Я села за столик у входа. Вместо горячего пунша незримый официант подал мне ледяной молочный коктейль. Отхлебывая неубывающий необыкновенно вкусный напиток, я стала думать о своей жизни. Получалось, что каждый её этап был связан с каким-то одним мужчиной. Вспоминая самые лучшие моменты, я очень отчётливо видела своих партнёров и несколько призрачно – себя. Казалось, ещё чуть-чуть – и совсем растворюсь в чужих проблемах, работе, творчестве. И только после того, как я оставалась одна, на меня словно наводился фокус.
Может, вернуться в то время, когда и не было никого из них? И заняться своей жизнью, своим творчеством? Но тогда не будет и детей, и того счастья, что дало каждое узнавание нового человека. И даже разочарований и страданий, питающих моё творчество. И сегодняшней мудрости тоже не будет! Я вдруг поняла, что всё в моей жизни было, как надо, без вариантов. И дальше буду жить также набело.
Тихонько выскользнув за дверь, я повесила замок на место и спустилась к лифту. Но, прежде чем нажать кнопку вызова, оглянулась назад. Лестница на тринадцатый этаж всё также была покрыта слоем пыли без каких-либо следов. А металлическая дверь – завешена нетронутой паутиной. Как будто ничего и не было!
– Что вы здесь делаете?
Вздрогнув, я оглянулась – передо мной стоял пожилой охранник.
– Мне в магазин…
– Как же вы сюда попали, когда все двери заперты? – его лицо выражало удивление.
Как, наверное, и моё. Потому что голос мужчины немного смягчился, рука, потянувшаяся, было, к рации, повисла в воздухе. Ситуация требовала немедленного объяснения, но я молчала, понимая, что мой рассказ только усугубит положение.
На счастье, в этот момент откуда-то издалека, скорее всего, с вахты, донёсся звонок телефона. Охранник, сделав мне знак рукой оставаться на месте, вышел. Нужно было что-то срочно предпринять! В отчаянии я толкнула входную дверь, и она вдруг распахнулась.
Не помню, как добежала до дома. Отдышавшись, взглянула на часы – без четверти двенадцать (оказывается, все события заняли не больше получаса)! «Придётся встречать Новый год чаем и хлебом!» – подумала я. Но, открыв холодильник, чтобы ещё раз убедиться, что в нём нет ничего съестного, остолбенела: он был заполнен купленными мною продуктами…
Три красные рыбки
Как-то незаметно промелькнул Новый год по восточному календарю. А следом – и мой день рождения. Наверное, впервые я не пригласила гостей. А вместо этого в ближайшую пятницу, воспользовавшись тем, что не было занятий, с утра отправилась в «срочную командировку».
На самом же деле, мне просто захотелось съездить в местечко Булгар, недалеко от Симбирска. Там недавно нашли надгробный камень с надписью на арабском языке и датой, которая «делала» наш город на несколько столетий старше.
К сожалению, камень увидеть не удалось – его уже отправили на экспертизу. Место раскопок было засыпано снегом, а городок оказался скучным и неинтересным. Промучившись ночь в насквозь промёрзшей и, несмотря на холод, густо населённой клопами и тараканами гостинице, я первым же автобусом отправилась домой.
А вернувшись в свою уютную квартиру, отключила телефон и остаток свободного дня просто отсыпалась. Но, как потом оказалось, неудачная поездка стала самым ярким и потому единственно запомнившимся событием последних недель.
Продавщицы терпеливо объясняют назначение каждой вещицы в отделе нижнего белья или по словесному портрету пытаются подобрать косметику для макияжа. В других отделах царит та же неразбериха. Купить что-то действительно нужное в такой нервной обстановке вероятность небольшая.
К тому же за предыдущие годы я, кажется, уже передарила всё, что возможно: от парфюмерии до посуды, от текстиля до мелкой бытовой техники. Было время, когда сидела совсем без денег и тогда всем и на все праздники преподносила исключительно книги, сократив свою личную и, кстати, довольно неплохую библиотеку. Потом, когда дочь училась на художника, мы покупали только краски, холсты и рамки. И оказалось, именно её оригинальные работы стали самыми удачными подарками.
Поэтому, подумав, я решила, что куплю всем сувениры – милые красивые безделушки, которые в магазине всегда привлекают наше внимание, но приобрести их, из-за отсутствия практической пользы, не поднимается рука. Хотя получить в подарок конечно приятно. В конце концов духи или сковородку каждая купит себе сама, а вот… В общем, остановилась на сувенирах.
«А я знаю очень неплохие магазинчики недалеко от центра!» – с удовольствием подумала я, допивая кофе.
В дверь позвонили. Заранее не радуясь раннему гостю, я пошла открывать. На лестничной площадке стоял высокий молодой человек с объёмным пакетом.
«Сетевик» – сразу догадалась я.
Эти ребята, нагружённые сумками с разными бытовыми мелочами, постоянно попадались мне на улице. А иногда они ходили и по квартирам. Но я, увидев их на пороге, обычно захлопывала дверь прежде, чем они успевали что-либо сказать. Потому что от знакомых, которые что-то у них покупали, уже знала, что, вопреки рекламе, «позолоченная» спираль электрического чайника очень скоро покрывалась накипью и выходила из строя, к «тефлоновой» подошве утюга прилипал даже хлопок, а красивые кухонные ножи гнулись и ломались, так как были сделаны из слишком мягкой стали.
«Извините, что я пришёл так поздно…» – виновато улыбнулся молодой человек.
«Видно, не только я иногда путаю утро с вечером» – подумала я и вежливо улыбнулась в ответ.
Момент беспардонного захлопывания двери был упущен, и я приготовилась покорно выслушать скороговорку вроде: «Наша компания сегодня проводит беспрецедентную рекламную акцию. Вам повезло – вы вошли в сто (пятьдесят, двадцать, десять) случайно выбранных жителей нашего города (района, улицы, подъезда), которые смогут купить новейший, ещё не поступивший в магазины товар, всего за пятьдесят (сорок, тридцать, двадцать) процентов от его стоимости…».
Или ещё вариант: «Я работник почты. Мы изучаем спрос на товары, которые можно заказать по каталогу. Эти вещи достаются вам совершенно бесплатно при условии их рекламы среди друзей и знакомых».
В конце монолога, однако, выясняется, что нужно отдать энную сумму за пересылку. И по странной случайности она примерно равняется стоимости всех этих совершенно не нужных тебе вещей.
Но у молодого человека был совсем другой текст.
«То, что вы сейчас увидите, – снова улыбнувшись, сказал он, – нельзя купить ни в одном магазине. Но я уверен, вам всё понравится».
Он запустил руку в свой пакет и достал оттуда стеклянный шар на подставке, формой и размером напоминающий электрическую лампочку в 150 ватт. Подобные сувениры часто можно видеть в западных рождественских фильмах. Почти всегда в прозрачную сферу заключён, утонувший в сугробе, маленький домик со светящимся окошком, и если шар тряхнуть, пойдёт «снег». У этого же внутри замерли три красные рыбки.
Шар вызвал во мне какие-то смутные воспоминания, но они не успели оформиться во что-то определённое – молодой человек уже извлек из пакета маленькую пластмассовую коробочку цвета слоновой кости и протянул мне.
Я зачем-то её тряхнула, прежде чем открыть, словно повторяя знакомое движение. Внутри что-то звякнуло, и, сняв, наконец, крышечку я увидела золотой перстенёк с тёмно-красным рубином. Рука сама потянулась к кольцу, но вместо этого я торопливо закрыла футлярчик и вернула его продавцу.
А он уже достал из пакета тряпичного шута в красном колпаке с бубенцами, лихо нахлобученном на его фарфоровую голову. И мне снова показалось, что всё это я уже видела.
– Это подарки, – перебил мои мысли «сетевик». – Но я понимаю, что вы вряд ли захотите принять их от совершенно незнакомого человека. Поэтому, чтобы у вас не было лишних вопросов и сомнений, предлагаю заплатить небольшую цену…
«Ага! – вмиг сообразила я. – Дистрибьютор по второму варианту».
Хотя про себя уже решила, если запрошенная сумма уложится в ту, что я отложила на подарки, куплю всё сразу. Но вслух довольно резко сказала:
«Что вы ходите всё вокруг да около – выкладывайте прямо: сколько это стоит».
Мне показалось, что парень смутился. И затем назвал цену настолько незначительную, что я не раздумывая, кинулась за кошельком. Но когда, буквально через несколько мгновений, вернулась, на лестничной площадке уже никого не было…
Подумав, что торговца мог кто-то спугнуть, я перегнулась через перила, пытаясь отыскать его глазами. И даже крикнула вниз: «Эй, куда вы делись?» Но в подъезде стояла тишина.
Удивляясь, как это ему удалось пробежать девять лестничных пролётов за три-четыре секунды, и жалея о несостоявшейся покупке, я возвратилась в квартиру. И только тогда заметила в углу у входной двери пакет…
Выложив его содержимое на чёрную матовую поверхность журнального столика в гостиной, я снова ощутила какое-то необъяснимое волнение. Взяв в руки стеклянный шар, я повернула его к свету, чтобы лучше рассмотреть. Вдруг рыбки «ожили» и поплыли по кругу, то поднимаясь, то опускаясь – и я, наконец, вспомнила, где видела такой же шар.
Как толстые тётки, засовывая руки по локоть в дубовые бочки, извлекали оттуда крепкие огурчики, надутые красные помидоры или тугие капустные кочанчики, предлагая тут же всё это попробовать.
Как горел на солнце, разлитый в разнокалиберные банки, янтарный мед. Это теперь, с высоты взрослого восприятия, я вспомнила, что мёд действительно напоминал оттенки янтаря – от матового светло-жёлтого липового до прозрачно-коричневого гречишного. Но тогда он просто показался мне похожим на мамины бусы. Так же, как в них, внутри жёлтой прозрачной массы застыли пузырьки воздуха.
Мама покупала именно мёд (не для еды, а на случай простуды) и советовалась с продавцами, какой целебнее. Пробуя каждый, она и мне давала лизнуть. Я в первый раз узнала вкус мёда (прежде его мне не давали, из-за боязни диатеза), и он мне понравился.
И вдруг я увидела идущего между рядами высокого небритого человека. Он шёл как-то скособочась, и было в его напряжённом лице что-то такое, что заставило меня спрятаться за мамину спину. Но когда я рассмотрела, что он держит в своих огромных ручищах – страх сразу уступил место интересу. Это был стеклянный шар с тремя плавающими красными рыбками внутри.
«Как же они, бедные, там дышат», – подумала я и, высвободив свою руку из маминой, как заворожённая бросилась к шару, боясь потерять его из виду. Но лишь только потянулась к нему, как услышала за спиной строгий мамин голос:
– Даже и не думай! Больше ничего бьющегося и режущего! Забыла про машинку?
Конечно же, я помнила, как ещё летом, спрыгивая с дивана, попала босой ногой на острый край игрушечного грузовика… Но разве было время сейчас об этом думать? Бородач уже протягивал мне шар, я почти коснулась его… Как вдруг мама, схватив меня за руку, волоком потащила прочь.
Я закрыла глаза и заглотнула побольше воздуха, чтобы огласить благим матом сельскохозяйственный рынок, но в это мгновенье почувствовала во рту медовый вкус. И, протянув руку, вытащила прозрачно-жёлтого петушка на палочке. Мы стояли возле торговки леденцами. И та, я слышала, говорила маме, косясь в сторону уходящего продавца чудесных рыбок:
– Он здесь рядом живёт. Матрёнин сынок, царство ей небесное! Один он у неё был – свет в окошке. Без мужика подымала – всё для него, всё для него… А как война-то началась, она будто спятила: «Не пущу», – говорит. И вдруг пропал он куда-то. Из военкомата приходили – только плечами пожимает: не знаю, мол, где.
– В бега, что ли, подался? – предположила мама.
– Все так и думали. А потом оказалось – в погребе она его прятала. И ведь никто из соседей так и не догадался! Война уж давно кончилась, а он всё под землёй хоронился.… Только в пятьдесят третьем вылез, когда трамвай пустили… Матрёна умерла уж тогда... С голодухи, наверно, и вылез.
Из этого рассказа, который, как мне кажется, я запомнила почти до-словно, тогда я поняла только то, что торговка петушками жалеет бородача. Мама тоже участливо покачала головой. Хотя шар так и не купила…
Но очень скоро у меня был почти такой же. Я сделала его сама. Круглую бутылочку я выпросила у Клавы, будущей школьной учительницы, снимающей угол у нашей соседки по квартире бабы Лены. Она вытащила её с большим сожалением из набора «Юный химик», и у меня появился маленький аквариум, в который я сразу налила воды.
Рыбок втайне от родителей взяла из игры «Рыбалка». Они оказались немного великоваты, и у каждой изо рта торчал железный стерженёк (благодаря ним они и цеплялись к магниту, закреплённому на конце удочки). Из-за этих же грузиков рыбки никак не хотели плавать, а лежали кучкой на дне.
Но та же Клава догадалась посадить их на проволочки разной длины, и они хотя всё также не плавали, но, по крайней мере, теперь находились в толще воды. Аквариум был тоже не совсем как тот, на базаре – его верхушка, а по совместительству дно бутылки, была срезана, но это не имело для меня никакого значения. Шар с рыбками всё равно получился очень красивым.
И много месяцев он хранился в самом тайном месте – в дальнем углу под кроватью (кроме меня туда никто не мог пролезть) и был выброшен кем-то из взрослых при переезде на новую квартиру. К тому времени металлические штырьки совершенно проржавели, и от этого вода стала рыжей…
– Ну что ты выдумала! – услышала я за спиной голос отца. – Мала она для таких подарков…
– Ничего не мала! – возразила в ответ отцова сестра тётя Таня. – Она у нас самая старшая наследница по женской линии – пусть владеет!
– Да ведь потеряет же! – продолжал настаивать отец.
В ожидании окончательного решения я переводила взгляд с одного говорящего на другого. Перстенёк уже лежал в коробочке, подаренной соседкой ещё утром. Сегодня мне исполнилось восемь лет. И кольцо могло стать самым первым «взрослым» подарком.
– Ладно, – сдался отец. И, обращаясь ко мне, добавил – Только пообещай, что, пока тебе не исполнится шестнадцать, оно будет лежать дома.
Я с готовностью кивнула. Место для хранения реликвии было выбрано в кладовке, которая после того, как наша семья переехала из старого деревянного одноэтажного дома в новенькую кирпичную пятиэтажную «хрущёвку», была почти в полном моём распоряжении.
Она ещё не заросла барахлом, а стеллажи, сделанные отцом вдоль одной из стен, только наполовину были заставлены банками с соленьями-вареньями и разными хозяйственными мелочами. Комната была без окон, поэтому её ещё называли «темнушкой». И это название придавало ей таинственности.
Ребёнку не понять прелести тайного обладания, и меня просто распирало от желания показать перстень всем своим подругам. Я так и делала, водя каждую из них, по одной, в кладовку и при свете единственной неяркой лампочки извлекая из коробочки свою драгоценность. При этом я каждый раз придумывала новую историю кольца. В них причудливо вплетались все мои отрывочные сведения о тёмно-красном камне, вставленном в перстенёк.
Я, например, знала, что это рубин – драгоценный камень, за которым гоняются разбойники и пираты. Что рубинов много в Индии – там, где растут любимые мной финики. И что на кремлёвских башнях светят рубиновые звёзды.
Поэтому я с уверенностью говорила, что кольцо подарил моей прапрабабке самый настоящий пират, поражённый её красотой. (Как им удалось встретиться я, конечно же, не уточняла). В другой раз оно оказывалось найденным в мешке с сушёными финиками, который мой прадед привез с ярмарки.
Рассказывала я и как мой дед, наблюдая за установкой звёзд на башнях Кремля, выпросил у мастера осколок рубина и вставил его в золотой перстень, который потом подарил своей возлюбленной, моей будущей бабушке.
Я обладала кольцом целую неделю. Но однажды, достав из тайника заветную коробочку, увидела, что она пуста…
– Это же мой подарок! Зачем вы его взяли? – кинулась я к сидящим в комнате родителям.
– Я так и думал, что всё этим кончится, – сказал отец, когда, наконец, понял, в чём дело.
– А кому ты его показывала? – сразу спросила мама.
И тут я догадалась: конечно же, это Тамарка, моя соседка по парте!
– Давайте пойдём к ней и заберём кольцо, – кричала я, хватая с вешалки пальто.
– Ну и как ты это себе представляешь? – охладил мой пыл отец. – Что мы ей скажем? Не пойман – не вор!
Отложив в сторону вновь обретённую семейную реликвию, я потянулась за клоуном, и на мгновенье мне показалось, что его руки с зажатыми в ладонях блестящими медными тарелками дрогнули и он наклонился мне навстречу. И это едва уловимое движение уже было мне знакомо…
Кокетливая шляпка из той же ткани, украшенная почему-то чёрной вуалеткой, довершала этот странный наряд. И ставила точку в моих сомнениях: передо мной была именно женщина. Она вопросительно на меня смотрела, и, не дождавшись ответа на первый вопрос, задала второй:
– Хочешь, знать историю этого клоуна?
Я кивнула.
– Когда-то он принадлежал принцу…
– Принцу? – переспросила я.
– А чего тут удивительного? Я сама княжеских кровей! И была знакома с королевским наследником…
– Сколько же вам лет? – задала я бестактный вопрос.
– Лет? Это было не так давно, как ты думаешь. Я родилась в Румынии, а там до сорокового года правил король.
– А принц?
– Он был его сыном. И моим троюродным кузеном. В детстве мы часто вместе играли. А когда мне исполнилось пять лет, нас стали обучать танцам. К сожалению, занятиям помешала война…
– Так это было в начале Второй мировой? – удивилась я, думая, что дамочка не в ладах с арифметикой: если тогда ей было пять лет, то сейчас – нет и сорока! Может, она «запамятовала»: всё происходило в Первую мировую войну, и танцевала она с самим свергнутым королём, когда тот был ещё юным принцем.
– Какая разница, когда это было? Было – и всё! – сердито ответила мне дама.
И я подумала: «Действительно – чего прицепилась! Что мне за дело, с кем она танцевала – игрушка-то действительно уникальная. Теперь фарфоровых кукол, кажется, и не делают – в магазинах только пластмассовые».
– А как вам её подарили? – примирительно спросила я.
– О, это интересная история! Мальчик был неловок и, танцуя, постоянно наступал мне на ноги. Я плакала, а он надевал себе на руку этого клоуна и звенел тарелками, стараясь меня развеселить. А через несколько месяцев, когда наша семья отправлялась в эмиграцию и мы заехали попрощаться, он молча засунул куклу в мою муфточку…
– И зачем же вы расстаётесь с такой реликвией?
– В жизни человека может наступить момент, когда он вынужден отречься от прошлого, – уклончиво ответила она.
Я не стала больше ни о чём расспрашивать и только сказала: «Беру! – и, словно оправдывая легкомысленность покупки, добавила: Я сегодня получила первую стипендию, а послезавтра у меня день рождения».
Говоря это, я опустила руку в свою висящую через плечо сумочку, которая почему-то оказалось открытой. Кошелька в ней не было…
Сейчас, вспоминая этот момент, я снова переживала жгучую обиду. Было жаль не столько украденных денег, сколько упущенной возможности купить клоуна.
Мне рассказали, что никакая она не княгиня и, может, даже не румынка, хотя никто не знал, откуда она появилась в Симбирске и где сейчас живёт. Утверждали, что свои экстравагантные наряды она шьёт сама. Как и кукол, которых потом продаёт. Неизвестно только, откуда она берёт фарфоровые головки.
Вот и всё, что мне удалось узнать! Встретить же странную даму так и не пришлось – наши пути больше не пересекались…
Эта мысль вернула меня к проблеме: что дарить, а вместе с ней – к необходимости отправляться по магазинам…
Вскипятив чайник и заварив кофе, я открыла коробку конфет. Это оказалось «Птичье молоко» с моей любимой коричневой начинкой. Я живо представила, как Татьяна, купив сразу несколько коробок, каким-то образом угадывает и откладывает в одну из них конфеты именно с шоколадным суфле. Хотя, скорее всего, на днях у неё был концерт на кондитерской фабрике, и она попросила, чтобы коробку наполнили только такими конфетами. Но всё равно приятно – не забыла мой вкус!
Предаваясь этим размышлениям, я всё не решалась взять в руки диск, а только поглядывала на него. Прозрачная сиреневая коробочка в два раза тоньше обычной. На фиолетовом фоне обложки – улыбающаяся Татьяна в тёмно-розовом концертном платье и непривычно серьёзный Игорь в тёмно-синей рубахе. В его руках гитара, глаза как всегда полузакрыты… А ведь этот диск точно такой же, как тот… Когда это было? Лет двадцать назад? Точно! В 1982 году! Как раз в день моего рождения: 26 февраля.
Уже огибая угол дома, за которым и находился кинотеатр, я буквально столкнулась с Татьяной. Но она меня даже не заметила. Только посмотрела невидящим взглядом и побежала дальше.
Мы были знакомы с ней несколько месяцев – на каком-то сборном концерте я впервые услышала, как она поёт. Среди махровой художественной самодеятельности вдруг зазвучало её божественное меццо-сопрано. Помнится, это был романс «Твои глаза зелёные», который постоянно напевал один, очень дорогой мне человек. У меня ведь тоже зелёные глаза.
Впечатление от пения было настолько сильным, что у меня почти сразу сложились стихи:
Парит ваш голос –
белокрылый стерх.
Иль ангелы с картины Боттичелли?
А сердце бедное моё,
как на качелях,
За голосом –
то вниз летит,
то вверх.
Всё выше!
Зал застыл: не долетит!
Как с высоты такой легко сорваться!
У Вас ещё две ноты до оваций.
А у провала зверский аппетит.
Но долетел!
И вниз опять,
и вниз.
Всё ниже, ниже –
это невозможно!
Но звук парит,
акустикой умножен.
И замирает в шорохе кулис.
Сразу после того, как Татьяна закончила выступление, я отправилась к ней за кулисы. Тогда ещё не было в ходу слово «спонсор», поэтому я предложила: «Давайте сделаем интервью для газеты – вдруг кто-то захочет помочь вам выйти на профессиональную сцену…».
Интервью было написано, и действительно, нашлись нужные люди: Татьяну стали приглашать поучаствовать в разных концертах, даже филармонических…
Столкнувшись с ней на углу дома, я ни о чём таком, конечно же, не подумала. Я даже обидеться не успела, а только удивилась, что она меня не узнала. И вдруг услышала за спиной её голос: «Я не могу больше это слушать одна! Пойдём…», – и побежала, а я, едва успевая, – следом за ней.
Мы поднялись в квартиру на третьем этаже (Татьяна жила как раз в доме возле «Рассвета»). Она сбросила пальто на попавшийся по дороге стул и, махнув мне рукой, что разуваться не надо, направилась в кладовку. Включила свет и, пропустив меня вперёд, заперла за нами дверь.
Комнатка была очень маленькой и казалась ещё меньше из-за того, что её стены и потолок были обиты тёмно-вишнёвым бархатом. На полу – войлочный ковёр такого же цвета. Помещение напоминало радиостудию, но не было в нём ни окна в операторскую, ни микрофонов. Да и вообще ничего не было, кроме небольшого деревянного ящика защитного цвета, вроде тех, что военные используют для хранения боеприпасов. Но почему-то я сразу поняла – внутри проигрыватель.
Татьяна достала из ящика плоскую серебристую коробочку, похожую на немного вытянутую лепёшку, с круглой прозрачной крышкой и несколькими кнопками с одной стороны и двумя небольшими динамиками с другой. Это сейчас я не испытала бы ни удивления, ни восторга при виде обычного CD-плеера. Но тогда я увидела его впервые. Теперь я даже не уверена, что они вообще в то время существовали. Следом Татьяна извлекла из ящика точно такой же диск, что теперь лежит у меня на кухонном столе.
«Сейчас, сейчас – услышишь», – торопливо говорила она, пытаясь дрожащими пальцами зацепить крышку коробочки.
Наконец та поддалась, и диск, хотя и не сразу, был водворён на своё место. Но лишь только крышка захлопнулась, как плеер вспыхнул прямо в руках у Татьяны. От неожиданности она его выронила. И сразу же заполыхали пол, стены и потолок.
Мы кинулись к выходу. Дверь почему-то оказалась незапертой и после того, как мы выскочили из кладовки, сама захлопнулась. Татьяна побежала в ванную за водой, а я – вызывать пожарных.
«Телефон не работает!» – закричала я, подняв молчащую трубку. И в ответ услышала полный ужаса её голос: «Воды нет!»
Мы начали в панике метаться по комнатам, пока вдруг не поняли, что ничего не происходит: не видно ни огня, ни дыма. Открыв, наконец, кладовку, мы остолбенели: огонь уничтожил всё – не осталось ни плеера, ни деревянного ящика. Вместо бархата – закопчённые стены и потолок, вместо войлока – почерневшие доски пола. Но не было ни запаха гари, ни жара от бушевавшего недавно пламени. Я не могла вымолвить ни слова. С Татьяной же началась настоящая истерика. Она рыдала, бессвязно выкрикивая: «Я сама виновата! Я всё разрушила! Теперь ничего не будет!».
С большим трудом мне удалось её успокоить. И тогда я услышала историю, ещё более фантастическую, чем внезапный пожар.
– Это произошло четырнадцатого января, – начала она свой рассказ, заглушая всхлипы тёплым чаем с мятой. – Да… Рано утром. Я ещё спала. В предыдущие две недели у меня каждый день были концерты, и в свой первый в этом году выходной я хотела отоспаться… И вдруг, чуть ли не в пять часов, – звонок в дверь, такой длинный, требовательный. На пороге стоит молодой человек. Говорит: «Извините, пожалуйста, я ваш поклонник…».
– И ты его впустила?
– Впустила! Даже не спросила, кто он вообще такой, откуда, где взял мой адрес! Спросонья, что ли, или слово «поклонник» лишило меня разума... Ещё и кофе предложила, раз уж пришёл в такую рань. Сели вот здесь, на кухне, как и мы сейчас с тобой сидим. Я молчу, жду, что он скажет.
– А он?
– Он тоже помолчал, видно не зная, с чего начать, потом говорит: «Я много раз слышал, как вы поёте. Ваш голос приносит мне истинное наслаждение». Да-да, так и сказал: наслаждение. Я, конечно, смутилась, но ведь приятно: совсем молодой человек, чуть ли ни в сыновья мне годится, а какие высокие слова нашёл…
– Но он же пришёл в пять утра не для того, чтобы комплименты расточать… – поторопила я Татьяну.
– Конечно. Только это было главное. Из-за голоса моего он и… при-шёл. – Она запнулась на последнем слове. – Вообще-то я не знаю, как там у них говорят: пришёл, прилетел, явился? А может – материализовался?
– У них? – переспросила я. – У кого это – «у них»?
– Не перебивай! Я и сама могу сбиться. Лучше слушай по порядку, как всё было.
Я кивнула, не спуская с Татьяны глаз, как будто именно в ней и была разгадка всего, что произошло сегодня.
– Так вот, сказав комплимент, он снова помолчал, а потом будто вспомнил: «У меня есть для вас подарок». И пошёл в прихожую. Там у двери стояла обычная хозяйственная тележка…
– Откуда она взялась? – снова перебила я.
– Не знаю! Сама не пойму, как я её не заметила, когда его впускала!
– Ладно, что же было дальше?
– Он достал из брезентовой сумки тот самый зелёный ящик, что ты видела в кладовке, и принёс на кухню. Молча вытащил проигрыватель и диск. Я тоже молчала, как заворожённая глядя на все эти предметы. «Хотите услышать, как вы будете петь через двадцать лет?» – наконец спросил он. «Конечно!» – ответила я, почему-то не удивившись вопросу. И он поставил диск…
– Ты действительно услышала свой голос?
– Да! Хотя я пела совершенно не так, как теперь – более свободно, раскованно. Голос звучал объёмнее, пластичнее.
– И ты поверила, что это голос из будущего? Может, он сделал запись на одном из твоих концертов…
– Нет, это не могло быть с концерта. Ты же знаешь, я пою только под фортепиано. А на диске был гитарный аккомпанемент. И какой! Такой согласованности я даже представить себе не могла. Гитара не шла за голосом и не забегала вперед, а именно сопровождала его, поддерживая. Она не заглушала пение, и при этом было видно виртуозное мастерство гитариста.
– Жаль, мне не удалось услышать…
– Да, – сказала Татьяна и снова разрыдалась.
Но ко мне уже вернулась способность рассуждать и мой обычный скептицизм. Я потихоньку стала искать объяснение той чертовщине, которую мы здесь наблюдали. Но сначала всё же стоило разобраться со странным гостем.
– Так ты всерьёз считаешь, что к тебе приходил посланец из… будущего? – спросила я Татьяну.
– Я понимаю, это звучит совершенно неправдоподобно, но как ещё объяснить то, что я слышала на диске? Это, был действительно мой голос! И в то же время я этого не исполняла!
– Как это – не исполняла? Ты просто не пела под гитару. Зато много раз пела без сопровождения. И тебя вполне мог кто-то записать. А наложить голос на гитарный аккомпанемент смогут в любой студии звукозаписи. Ты, кстати, в последнее время не давала интервью на радио? Не пела в микрофон?
– Вообще-то давала… И пела…
– Вот видишь! Всё может объясниться очень просто!
– Но диски! И этот проигрыватель, который он называл CD-плеером…
– Наверняка, какие-то новые разработки. Если мы о них не знаем, то не значит, что их нет. Я, кажется, что-то слышала или читала о записи и воспроизведении звука при помощи лазера…
– А пожар? – не унималась Татьяна. – С чего вдруг всё загорелось? И, главное, потом, как по команде, исчезли и огонь, и дым.
– Какая-то химическая реакция…
– Что же она не срабатывала, когда я полтора месяца почти не вылезала из этой кладовки?
– Значит, это была реакция именно на меня. Вернее, на второго человека. На двойное поглощение кислорода, на неизвестный запах, в конце концов! Кстати, а кто оборудовал кладовку под студию? Кто придумал всё обить тканью – ты?
– Нет, это он – я только помещение предложила. Он просил без окон, чтобы «звук не ушёл». Это было его первое и единственное условие: никто, кроме меня, не должен был слышать эти записи…
– Типичное манипулирование!
– Но зачем ему мной манипулировать?
– Хороший вопрос! Если мы найдём на него ответ, то узнаем и кто он такой, и откуда, и что означала вся эта история.
Так или иначе, но мои предположения стали подтверждаться жизнью. На эстраде появилось большое количество безголосых певцов и певиц, способных лишь раскрывать рот, попадая в такт записи песни. Сами фонограммы делались в студиях. И, как я слышала, иногда собирались буквально по ноте или по отдельным звукам такими вот умельцами, как Танин поклонник.
Потом я увидела лазерный диск, а позднее в продаже появились и плееры, очень похожие на тот, что в 1982 году сгорел в кладовке симбирской хрущёвки.
Тем не менее, я никогда не связывала все эти факты с событиями, произошедшими в квартире Татьяны. И при нашей встрече мы никогда о них не вспоминали, словно наложили на эту тему негласное табу. Да и виделись-то все эти годы редко.
«Посланец из будущего» больше не появлялся. Но через несколько лет после его прихода в дверь Татьяны снова позвонили в пять утра. Это был Игорь Карелес, гитарист, который накануне поздно вечером узнал от приятеля, что одной хорошей певице требуется аккомпаниатор, и не смог дождаться настоящего утра… Они стали дуэтом, а потом – мужем и женой, добились успеха, известности. И вот, наконец, выпустили свой первый CD. Ба! А про диск-то и забыла!
Вынув его из коробки, я на минуту замешкалась, вспомнив дрожащую Танину руку, открывающую серебристый плеер, усмехнулась и включила проигрыватель. «Твои глаза зелёные, слова твои обманные» – зазвучало божественное меццо-сопрано. И почти одновременно с ним зазвонил телефон.
– Оно всё-таки пришло, моё будущее, – прокричал в трубку тот же голос.
Я молча кивнула, но на том конце провода, кажется, меня поняли, и раздались короткие гудки…
Постояв ещё у телефона, я, наконец, повесила трубку и пошла на кухню снова заваривать кофе. События, произошедшие со мной сегодня, требовали осмысления.
Вообще-то я кое-что слышала о «законе парности». Но мне его действие всегда казалось ирреальным. Разве не удивительно, что в тот же день, когда пришёл ко мне странный посетитель, обстоятельства заставили вспомнить другого посланца. Есть между ними что-то общее! А может, это… один и тот же человек…
Как выглядел «сетевик»? Молодой, высокий, кажется, светловолосый. А его лицо? Я же смотрела на него, когда он показывал мне подарки! Я почти дословно помню то, что он говорил! Но память легко «включала звук» и отказывалась «включать изображение»…
А что я знаю о Танином «поклоннике»? Только то, что он тоже молодой. Не густо! Да и какая разница! Они вполне могли быть похожи. Даже на одно лицо! Но в остальном они оказались противоположными. Мой гость пришёл из прошлого, чтобы вернуть мне вещи, которые в своё время я очень хотела иметь, но не получила или потеряла. Он дарил!
Поклонник Татьяны пришёл из будущего. Он тоже, вроде, дарил. Это ведь он принёс и плеер, и диск, и комнату оборудовал… Но его «подарки» оказались завуалированной продажей, взамен он забирал неизмеримо больше – само её будущее, как большой певицы. Ведь если бы мы не спровоцировали тогда тот пожар, то, возможно, до сих пор она сидела бы в своей кладовке, сокрушаясь, что никогда не будет так хорошо петь и никогда не будет у неё такого аккомпаниатора. И действительно ничего этого не было бы, потому что она перестала бы концертировать, а затем – и петь. И постепенно все забыли бы её…
Но для чего это было нужно тому посланцу из будущего?
И вдруг я поняла всю суть его, вроде бы бессмысленной, затеи: ведь тогда он один оказался бы обладателем диска с её уникальным голосом и остался единственным её поклонником!
Удивительно, но через три месяца после того, как я предавалась воспоминаниям о Таниной истории, у меня произошла ещё одна фантастическая встреча…
Красный свет на потолке
Но с некоторых пор перед тем, как погрузиться в сон, я почему-то стала открывать глаза и последнее, что видела, – странный красный свет, возникающий на потолке, в том углу, где висят часы.
Я придала ему значение не сразу. Не помню даже, когда это световое пятно увидела в первый раз. Вернее, так: сначала я его «увидела» и только через некоторое время «заметила». И как только я поняла, что это не во сне, – сразу захотела выяснить, откуда же идёт свет.
В ту ночь всё было, как всегда: ровно без четверти час выключила компьютер. Уже в полусонном состоянии почистила зубы. Легла. И сразу отключилась. Но лишь только часы зашипели, готовясь к удару, – мои глаза сами собой открылись. Вместе с боем на потолке возникло знакомое пятно.
Пересилив сон, я поднялась с дивана и направилась к окну – свет мог идти только оттуда. В этом, кстати, не было бы ничего удивительного: за окном центральная улица, которая по вечерам освещается многочисленными огнями. И как раз недавно на здании напротив зажглись гигантские красные буквы «SANYO».
Но, подойдя к окну, я поняла, что свет от этой реклама если и попадал бы в комнату, то освещал бы противоположную стену, но никак не потолок. Больше подходящего источника за окном не было.
– Свет не от рекламы, – сказал кто-то «внутри меня».
Я сразу поняла, что это не моя собственная мысль, а чья-то посторонняя. И автоматически повернулась в сторону «пятна». Оно было уже не на потолке, а висело в воздухе, приняв форму человеческой фигуры. И выглядело так, как выглядел бы любой из нас сквозь прибор ночного видения.
– Так это человек! – мысленно ахнула я.
– Вернее, человекоподобная сущность, – также мысленно уточнило «пятно».
– Значит, – дух! – догадалась я.
– Нет! Туда мне ещё рано! – обиделся мой собеседник.
– Так вы смертный?
– Да! Только наша материальная жизнь, в отличие от вашей, длится несколько веков. – Говоря это, он принял вполне человеческий вид, и оказался среднего роста мужчиной примерно шестидесяти лет. Голубоглазый блондин приятной наружности и полноты.
– Это ваша настоящая внешность? – уже вслух спросила я.
– В общем, да. Ну, может немного скорректированная в угоду вашему вкусу, – его голос также оказался очень приятным: низкий, чуть надтреснутый баритон.
Я подумала, что с таким мужчиной надо вести неспешные светские беседы. А мой мозг разрывался от вопросов: как? Откуда? Почему? Но я и забыла, что он эти вопросы «слышит», поэтому вздрогнула от неожиданности, когда гость сказал:
– Вы хотите знать, где моя родина? Она далеко от Земли. Но мы можем жить на любой планете, подходящей по составу атмосферы...
– А сколько вас?
– Гораздо больше, чем землян! И при этом у нас нет проблемы перенаселения – в космосе много свободных планет.
– Но как вы между ними перемещаетесь?
– Очень просто! Кстати, я тут покопался в вашем Интернете и узнал, что и на Земле есть люди, которые, наконец, поняли, что свободное путешествие в космосе вполне реально.
– Почему «наконец»?
– Потому что человечество имело возможность убедиться в этом ещё две тысячи лет назад.
Я поняла, что он имел в виду Христа, но как человек нерелигиозный, расспрашивать о нём не стала, и он сменил тему:
– В своём далеком прошлом мы были похожи на вас.
– Похожи внешне?
– И внешне. Хотя из-за того, что воздух у нас более разрежённый, мы были выше и имели более широкую грудную клетку…
На этих словах я бесцеремонно смерила его взглядом. Он улыбнулся:
– Я же сказал, что скорректировал свою внешность.
Я подумала, что к тому же ему было бы неудобно в комнате, где потолок высотой всего два с половиной метра. И усмехнулась от мысли, что, как и в булгаковском романе «Мастер и Маргарита», снова при встрече с «иноземным существом» возникает «квартирный вопрос».
– Я беседовал с ним, – вдруг сказал мой гость.
– С кем?
– С Булгаковым. Ещё в 1928 году, когда он только задумал роман о Иешуа. А той части, в которой Воланд со свитой посещает Москву, не было даже в проекте.
– Вы говорили о романе?
Совсем немного. Мне пришлось больше отвечать, чем расспрашивать. Например, Булгакова очень интересовало ощущение полёта…
– Вы тогда были на Земле в первый раз?
– Нет. Но он оказался самым памятным. Потому что я впервые встретил человека, который меня понял. И это решило мою дальнейшую судьбу – меня «закрепили» за Землёй. Теперь я живу здесь почти постоянно. И только изредка посещаю свою планету для отчёта о наблюдениях…
– Вы ведёте за нами наблюдение? Зачем?
– Я уже говорил, что в прошлом мы были похожи на вас. Или, скорее, вы – на нас, потому что Земля более молодая планета. Изучая вашу жизнь, ваше развитие, мы тем самым как бы возвращаемся в собственное прошлое. И, глядя на ваши ошибки, ещё раз убеждаемся, что наша цивилизация развивается в нужном направлении…
– А мы, выходит, пошли не туда! – перебила я.
«Наблюдателю», видимо, не понравился мой язвительный тон, потому что он немного помолчал, но всё же ответил:
– Да, с нашей точки зрения, вы с самого начала выбрали неверный путь: вместо того, чтобы совершенствовать себя – свои способности и возможности – занялись развитием техники.
– Почему же! Мы самосовершенствуемся духовно.
– Я имею в виду развитие не духовных, а физических возможностей человека. В технике ведь вы подражаете живой природе…
– Я понимаю, о чём вы говорите. Многие наши изобретения иногда просто копируют то, что уже создала природа: форма крыла самолёта и корпуса подводной лодки, эхолот, застёжка-липучка не придуманы, а «подсмотрены»…
– Да! Но при этом вы забыли, что венец природы именно человек…
– Почему забыли? А компьютеры? А новые поколения роботов? Человечество давно стремится создать искусственный интеллект.
– Снова мы говорим о разном! Я имею в виду не уровень развития техники, а совершенствование самого человека: возможностей мозга, памяти. Развитие его физических способностей.
– Но ведь они ограничены! У нас даже поговорка есть: «Выше головы не прыгнуть»…
– Разве? А вы не задумывались, почему ближайшая родственница человека обезьяна без проблем прыгает выше собственной головы, даже не разбегаясь?
Я не ответила, посчитав этот вопрос риторическим. А он, помолчав, продолжил:
– Такие понятия, как телепортация, левитация, телепатия, у вас чаще можно встретить в фантастической литературе, чем в серьёзных научных трудах. Для нас же это на уровне азбуки.
– То есть вы всё это умеете?
– Конечно! Сколько ни развивай технику – всё равно космический корабль не полетит сверх скорости света. А мысль движется быстрее!
– Но попасть куда-то мысленно и физически – это ведь не одно и то же!
– Только до тех пор, пока не поймёшь, что мысль материальна…
– Достаточно понять?
– Да, достаточно понять. Но это не так просто. Много ли есть на земле людей, которые понимают бесконечность вселенной или бессмертие души? А это – из того же ряда.
– Но вы-то поняли! Значит, вполне возможно, и мы…
– Не уверен! Мы самосовершенствовались не одно тысячелетие. И теперь мы умеем многое: телепортироваться на значительные расстояния со скоростью мысли, почти мгновенно менять свой облик и даже становиться невидимыми. Мы можем общаться телепатически, и очень быстро усваиваем чужие языки…
– Но на Земле в разное время появлялись люди, умеющие всё это делать…
– Они не были землянами!
– Вы хотите сказать…
– Я хочу сказать, что при вашем уровне развития рождение таких людей невозможно. Подобные способности передаются только по наследству. – Говоря это, он вдруг увёл глаза в сторону и, кажется, даже смутился.
«Вот старый хрыч!» – пронеслось у меня в голове.
Гость мгновенно отреагировал:
– Между прочим, я прожил всего треть своей жизни. А что касается передачи наших генов по наследству – так я имел в виду не себя. Хотя… – Он снова отвёл глаза, и торопливо добавил – Но это не имеет никакого значения…
– Как? Вы в течение нескольких веков заставляли людей верить в чудеса, вы ввели во грех церковников, отправлявших на костёр бедных женщин, считая их порождением дьявола, вы загнали в тупик учёных, не умеющих при помощи нашей науки объяснить ваши способности! И это, по-вашему, не имеет значения? Ставите здесь свои эксперименты!..
– Мы не ставим никаких экспериментов…
– А что же это такое?
– Любовь.
– Любовь? Но ведь мы для вас – «низшая раса». На вашей планете женщины, должно быть, – само совершенство…
– Да, мы многократно преумножили то, чем наделила нас природа. И добились умственного и физического совершенства. Но в этой гонке за идеалом забыли о любви. Она стала ненужной после того, как секс утратил своё утилитарное назначение.
– А как же вы… размножаетесь? – я запнулась, подумав, что грамотнее было бы использовать слово «репродуцирование».
Но он не обратил внимания и грустно ответил:
– При помощи клонирования. Для этого отбираются самые совершенные люди. Но, к сожалению, учитываются только умственные и физические показатели. Чувства в расчёт не идут.
– Значит, вы лишены чувств?
– Не совсем. Некоторые, согласующиеся с нашим рационализмом, остались. Чувство долга, например. Ну, а такие, как сострадание, или любовь, – оказались лишними.
– Как же вы живёте без любви?
– Мы просто не знаем, что это такое. Но те из нас, кому довелось попасть на Землю, «заразились» любовью. Были даже случаи, когда любовь и долг боролись между собой. И любовь побеждала. Кое-кто после командировки отказывался возвращаться на родную планету…
– И они живут среди нас?
– Нет. Они нигде не живут.
Я не стала спрашивать, почему – и так было ясно. А каким образом это произошло – не всё ли равно! Я молчала. И моё скорбное молчание было невербальной эпитафией на неизвестных могилах пришельцев, захотевших стать полноценными людьми.
Но живых было жаль ещё больше. Даже их удивительные способности, которые, казалось бы, должны были вызвать во мне восхищение и зависть, не уменьшили этой жалости. Так же, как не могли они компенсировать отсутствие чувств, которые выделили человека из животного мира.
«Наверное, и искусство, если оно у них есть, ущербно – думала я – живопись фотографична, музыка технична, в литературе только проза…».
– А я умею писать стихи, – прервал мои размышления инопланетный гость. – Хотя, вы правы: в нашей литературе нет поэзии. Мыслить образами и пользоваться рифмой я научился здесь. Хотите, прочту своё последнее стихотворение?
Я кивнула – мне, действительно, было интересно услышать его.
«Мы с Вами бесконечно далеки…
В трёхмерном примитивном измеренье
Нам не подвластно лёгкое паренье,
Как наши души не были б легки»,
– начал он чуть нараспев, глядя прямо мне в глаза. Но меня смутил вовсе не этот взгляд, а то, что он читал. И всё же я дослушала стихотворение до конца:
«Они томятся в четырёх стенах
Из чувства солидарности с телами.
Как и тела, замучены делами,
Запутаны в условных именах,
Истерзаны любовью и тоской…
И всё же веруют, что непременно
В тринадцатом незримом измеренье
Найдут друг друга. И найдут покой».
– Но это же… моё стихотворение… – растерянно произнесла я, как только он закончил чтение.
– Разве? Ты же его не писала! Не было ни мук творчества, ни исчирканных в поисках нужного слова черновиков. Текст пришёл к тебе в голову целиком. Прямо среди ночи. И осталось только его записать…
– Ну и что? Это говорит лишь о том, что мой мозг работал над стихотворением, даже когда я спала.
– Да? Но ты ведь сама признаёшься, что стихи к тебе «приходят». И он, подняв глаза к потолку, словно на нём были написаны невидимые мной строчки, прочёл:
«Мои стихи – ночные гости –
Придут без всяких церемоний.
Они подарки свыше? Бросьте!
В них нет той чистоты гармоний.
Они летят в меня, как камни,
Безжалостно наносят раны.
Я не владею языками –
Мне не понять их говор странный.
Но я должна явить их миру.
И, что ни день, – то спозаранку
Опять, подобно ювелиру,
Беру те камни на огранку».
– Ну и что? – снова сказала я. – Это стихотворение как раз и подтверждает то, что творчество состоит из двух компонентов: из нечастого озарения и кропотливого каждодневного труда. А вы хотите сказать…
– Да! Это я вложил его в твой мозг…
– Неправда! Я мысленно работала над ним много дней и даже недель. Оно посвящено вполне реальному, конкретному человеку, с которым мы были знакомы и довольно часто встречались.
– А как же быть со строчкой: «мы с вами бесконечно далеки»?
– Она вовсе не означает физическую удалённость, которая измеряется метрами и километрами. Можно быть далеко друг от друга и на расстоянии вытянутой руки. Но вам этого не понять. Когда даже мысль материальна…
Но тут я увидела, что рядом никого нет. Было уже утро. И то ли солнечный свет «растворил» моего собеседника, то ли он сам решил уйти не попрощавшись.
Я подошла к окну – огни реклам ещё не погасили, но гигантские буквы «SANYO» уже не казались такими яркими, как ночью. Отходя к стене, на которой фокусировался красный свет, я ещё раз убедилась, что он не может быть от рекламы.
Странно, но в то утро меня больше интересовал именно свет, а не та невероятная встреча, которая за ним последовала. Впрочем, меня уже ничего не интересовало – я ощущала только невыносимую усталость и не могла дальше бороться с навалившимся сном…
Гравитация Луны
Вечер был душным, хотя только что прошёл дождь. Прежде, чем лечь, я настежь распахнула обе створки окна и даже отдёрнула занавеску, но прохладнее от этого не стало. Сон никак не шёл. Я всё думала и думала о вчерашней встрече, досадуя на себя, что не расспросила незнакомца о Булгакове – ведь, наверняка, они и потом встречались. И кто кому тогда рассказывал об ощущениях полета?..
Потом я вспомнила наш разговор о стихах. И мне стало досадно, что я не доказала, что не просто умею сочинять стихи, но могу писать их в любой ситуации, даже без «полёта души», без ожидания вдохновения и о чём угодно. Вот, например, о сегодняшнее вечере… Запросто:
Закат провёл нечёткую границу
Меж днём и ночью.
Но неяркий свет
Ещё дарил горящий горизонт.
Уже чуть-чуть, но различались лица
Прохожих. И живительный озон
Витал в омытой дождиком листве.
С прохлады улиц – в духоту квартир
Входили люди.
Не включив огня,
Лишь торопливо распахнув все окна,
Садились к ним, чтоб посмотреть на мир,
Который ночь закутывает в кокон,
Гася собою все тревоги дня.
«Надо же! – удивилась я. – Кажется, впервые написала шестистишие»…
Потянувшись к ночному столику, чтобы взять лежащие на нём ручку и блокнот, я случайно посмотрела в окно и вздрогнула: на фоне огромной луны вырисовывалась человеческая фигура. На уровне пятого этажа это выглядело, по крайней мере, странно.
«Я сплю!» – произнесла я вслух. И мой голос прозвучал неожиданно громко. На всякий случай, ущипнула себя за ухо и, вскрикнув от боли, убедилась, что это не сон.
Встав, я направилась к окну, ничуть не сомневаясь, что увижу пожарную лестницу (наверняка, сосед забыл ключи от квартиры и вызвал спасателей – сама уже дважды так поступала). Но лестницы под окном не было. Более того, человек даже не стоял на карнизе, а висел прямо в воздухе примерно в метре от него.
– Как вы это делаете? – спросила я незнакомца.
– Не знаю. Просто отталкиваюсь от земли – и лечу!
– И наплевать на всякую там гравитацию?
– Вы знаете, что такое гравитация?
– В общих чертах. Кажется, это сила тяготения… Земли…
– А у Луны есть гравитация?
– Наверное, есть… Нет, точно есть! Это ведь благодаря ей происходят приливы и отливы в Мировом океане.
– Если у Луны есть сила передвигать такие массы воды, то неужели она не сможет оторвать от земли ваши пятьдесят килограммов?
– Как-то у вас всё очень гладко получается! Почему же тогда никто не летает?
- Просто не знают, что могут это делать. Я тоже не знал, пока при попытке упасть вниз ни взмыл вверх…
«Ну вот, – подумала я, – среди ночи разговариваю с самоубийцей-неудачником, научившимся летать!»
– Можно разбиться и умея летать! – словно подслушав мои мысли, сказал незнакомец. – Но теперь мне этого не нужно – у меня появился интерес к жизни. И даже то, что там, внизу, всё осталось по-прежнему, не имеет никакого значения.
– А кто вы там, внизу?
– Да никто! Торгую всякими хозяйственными мелочами в небольшом магазинчике. Но здесь я об этом забываю. Сейчас я даже имени своего не помню.
– Потому что здесь ты Икар?
Он кивнул.
– А меня зовут Елана.
– Хочешь полетать? – спросил Икар.
– Вообще-то я высоты боюсь…
Перегнувшись через подоконник, я посмотрела вниз, но обычного страха не ощутила – расстояние до земли ночь как будто приглушила. И уже нельзя было с определённостью сказать, высоко это или не очень. Я села на карниз. Но соскользнуть с него, наверно, не решилась бы.
– Не бойся! – сказал Икар. – Я тебя поддержу.
Он взял меня за руку и тихонько потянул к себе. Перестав ощущать под собой карниз, я вдруг почувствовала, как сердце полетело вниз. Но сама не помчалась следом, а только качнулась и осталась в каком-то совершенно не передаваемом словами (подвешенном, или, может, невесомом?) состоянии. Отдалённо это было похоже на то, как однажды, купаясь в Средиземном море, я заплыла довольно далёко от берега и попыталась проверить ногами дно.
– А как здесь передвигаться? – спросила я, чуть пообвыкнув.
– Да как угодно! Вертикально, горизонтально, на спине, на боку, хоть вниз головой! Не нужно размахивать руками – направление и скорость задаются скорее внутренне, чем внешне. Но для начала можно от чего-нибудь оттолкнуться…
Не дослушав Икара, я упёрлась ногами в стену дома и, спружинив, мгновенно воткнулась в крону растущей на другом конце двора берёзы. С её ветвей разлетелись испуганные птицы.
– Так недолго и пораниться! – сказал Икар, глядя на моё ободранное колено. – Ты выбери пространство, где нет высоких домов и деревьев. Пока не освоишься, полетай над старым городом.
Осмелев, я начала громко декламировать свои стихи, размахивая в такт руками:
«В себе исконно женское забыла –
Гордячка, недотрога, истеричка.
И, слава Богу, всё же не бескрыла!
Не птица! Просто птичка-невеличка.
Я и во сне всё до сих пор летаю.
И что же, если мне давно за двадцать!
Не говорите: «В облаках витает».
Я просто не умею приземляться.
Наверное, мой голос звучал громко – я видела, как редкие прохожие задирали голову, но вряд ли видели что-то кроме тёмного «облачка» на фоне чёрного неба. А я продолжала свой «авторский вечер»:
Пока я плакала в подушку,
Плетя трагедии –
Душа мечтала быть воздушной
И небом бредила.
Со мной, в моём тоскуя теле,
По грязи шаркая,
Она стремилась ввысь, как гелий
В воздушном шарике.
И пела на чужом наречье,
А то – мяукала,
Не зная о противоречье
Своём с наукою.
А тело, с кучей заморочек
И дел обыденных,
Всего-то было оболочкой
Души невидимой.
Я то разгонялась, так что фонари на центральных улицах превращались в сплошную светящуюся линию, то вдруг замедляла ход, переворачивалась на спину и лежала, закрыв глаза и раскачиваясь, словно на волнах или в гамаке.
В небе над притихшим ночным Симбирском я ощутила смутно знакомые восторг и блаженство. Да! Я знала это и прежде! Всё это уже было! Давно, кажется, во сне. Только тогда я одновременно видела себя и со стороны…
И вдруг… будто снова увидела себя со стороны… Нет, действительно, увидела – я отражалась в огромной зеркальной стене. И принимая разные позы, долго смотрела на своё отражение. Лишь сейчас я заметила, что летаю в своей синей клетчатой пижаме, и широкие лёгкие шорты «не поспевают» за моими движениями. Я невольно рассмеялась.
Зеркальная стена оказалась фасадом здания областного суда. Я живо представила, как сижу за решёткой в зале заседания, а суровый судья в мантии читает приговор: «За проведение полётов без оформления соответствующей лицензии и без прохождения инструктажа лишить гражданку Неклюдову…».
«Интересно, чего он мог бы меня лишить? – подумала я. – Крыльев, что ли?» – И, снова рассмеявшись, взмыла вверх.
В окнах домов кое-где горел свет – люди смотрели телевизор.
«Как они могут сидеть у этого ящика, когда на улице так чудесно!» – удивилась я.
И, опустившись на крышу самого высокого здания, подошла к телевизионной антенне и оторвала кабель. Из окна на последнем этаже посыпалась громкая брань. Отлетев в сторонку, я смотрела, как кто-то в поисках изображения переключал каналы, кто-то стучал по крышке телевизора.
«Бесполезно всё это! – сказал откуда-то вдруг возникший Икар. – Выключив телевизор, они включат радио, или лягут спать. Никто из них не сядет на подоконник, чтобы посмотреть на звёзды. Я заглядывал в окна ко многим людям, но только ты согласилась со мной полетать…».
Он вздохнул, наблюдая, как в домах один за другим гаснут экраны телевизоров, а затем и окна, потом повернулся ко мне и неожиданно предложил: «Хочешь, покажу тебе своё любимое место?».
Я кивнула. И мы взяли направление на север. Внизу было темно. Лишь кое-где луна отражалась в маленьких речушках да попадались редкие огоньки сельских домиков – в деревнях в это время все спят (им вставать с первыми лучами солнца).
Но скоро я заметила высокие корпуса со светящимися окнами и сразу догадалась, что это Ундоровский курорт.
Не обращая внимания на летящего рядом Икара, я начала громко читать стихи, написанные в Ундорах много лет назад:
Живу на Волге. Берег мой высок.
И отделяет дом от узкой кромки,
Где днём и ночью трутся о песок
Причаленные к берегу лодчонки.
Опять штормит. И пусто на реке.
Лишь брёвна от плотов стремятся к суше.
И кроме этих брёвен вдалеке,
Ничем простор бескрайний не нарушен.
Над Волгой неба старый холст. На нём
Вот-вот вечерняя звезда проглянет.
Тогда и берег, незаметный днём,
Проявится дрожащими огнями.
Тот берег, что теряется вдали.
С приходом ночи он к нам станет ближе –
Лишь только кто-то огоньки нанижет
На тоненькую ниточку земли.
Мы пролетели ещё несколько минут – и остановились, оставив позади берег, сидя на котором когда-то я писала стихи.
– Посмотри вверх, – сказал Икар.
Я подняла глаза и увидела огромное чёрное небо, крупные яркие звёзды и уже высоко взошедшую полную луну.
– А теперь – вниз, – снова услышала я его голос.
И, опустив взгляд, увидела всё то же небо, звёзды и луну, отражённые в бескрайней, застывшей, как зеркало, водной глади. А горизонт был невидимым переходом из одного неба в другое…
– Это самое широкое место на Волге, – сказал Икар. – Я часто сюда прилетаю, чтобы ощутить бесконечность мироздания. Ты не чувствуешь себя в космосе?
Я не ответила, потому что от восторга у меня перехватило дух, и я не могла произнести ни слова. Даже крикнуть от радости. Я просто купалась в этом бесконечном океане воздуха и звёзд, и мои губы сами собой растягивались в счастливой улыбке.
Я кувыркалась, как в детстве, через голову. Зажмурившись, ныряла вверх и выныривала вниз. А когда открывала глаза, не могла понять, где земля, где небо. И вдруг коснулась воды, освежив себя лёгкими брызгами. Я и не заметила, что лечу так низко!
– Притяженье Луны ослабевает, – сказал Икар, – будет обидно, если придётся идти пешком, да и далековато.
– А я ключи забыла… – сказала я, взглянув на свою пижаму.
Но мы уже пролетали над строящимся волжским мостом, и через несколько минут я была дома. Проводив меня до карниза, Икар сразу исчез. А я, несмотря на массу впечатлений, а может, благодаря им, мгновенно заснула.
«Какой чудесный сон!» – подумала я, лежа с закрытыми глазами.
Но, поднявшись, чтобы задернуть занавеску, с удивлением заметила, что цветочные горшки на подоконнике сдвинуты, а один даже навис над карнизом.
Потянувшись за ним, я задела ногой батарею и вскрикнула от боли – на коленке была довольно приличная ссадина…
Легенда о старом озере
Но они были! А старые часы лишь оживили их в моей памяти, заставив свободно течь по реке времени.
Часто, собираясь вместе у кого-нибудь дома, а иногда и в аудитории, специально задерживаясь после занятий, мы разыгрывали целые представления, воображая себя героинями того или иного романа. А в первый раз это получилось как-то само собой…
Сразу после зачисления в университет, вместо студенческих аудиторий, мы оказались на уборке картофеля в одном из живописных мест области. Я не знаю, сохранился ли в центре того села старинный дом из красного кирпича, бывшая дворянская усадьба…
Во время нашего пребывания в деревне в нем был сельский клуб. И внутри здания ничего не напоминало о его прошлом великолепии. Но стоило выйти на улицу и, обогнув дом, увидеть старый фруктовый сад, как время будто растворялось, пропуская нас в девятнадцатый век.
Конечно, с тех пор многое здесь изменилось: ветви деревьев, обтянутые морщинистой корой, теперь напоминали, скрюченные артритом, старческие руки. Но заросшая травой дорожка, похрустывая остатками гравия, как и прежде, спускалась к ручью, перегороженного плотиной, возле которой когда-то устраивалась купальня.
И перекинутый через речушку выгнутый мостик, должно быть, сохранился с тех самых времен. Именно на нем, держась за шаткие перила и глядя на бегущую прозрачную воду, мы с подругами впервые вообразили себя «тургеневскими девушками»... И читали друг другу свои первые стихи, которые рождались тут же под шорох опадающих листьев:
Лес как будто не тот, что мы видели летом.
В нём все пело тогда: птицы, травы, цветы.
А теперь будто разом утратил приметы
Он себя самого. И в тревоге застыл.
Из симфонии звуков остались две ноты:
Шорох листьев опавших да скрипы сосны.
Да, забывшись, в кустах вдруг протинькает кто-то,
Словно пробуя голос для новой весны.
Или сочиняли стилизации под романсы девятнадцатого века:
Как тихонько захлопнулась дверь!
Воротить? В шутку все перевесть?
На колени упасть: только верь,
Что люблю, что я твой. Вот я весь!
Весь я твой, непутевый такой.
Есть любовь, остальное – слова.
Рук коснуться горячей щекой
И запястья её целовать.
Целовать, целовать вновь и вновь.
Но ушла!.. Только хмель по утрам.
Только сердце не тронет любовь…
Так загар не ложится на шрам.
Начатая на «картошке» игра продолжалась и в университете. Впрочем, эпохи менялись строго по программе литературы. И мы иногда так «заигрывались», что могли перепутать, где реальность, а где вымысел, о чем написал классик, а что придумали сами.
Вот с такой «подготовкой» и подошли к главному в летней сессии эк-замену по русской литературе конца восемнадцатого – начала девятнадцатого веков. До него оставалось всего несколько часов. Принимал экзамен преподаватель, которого боялись все первокурсники, поэтому решили готовиться «до последнего».
Мы собрались на квартире, которую снимали две мои подруги. Вернее, это была не квартира, а маленький домик, от старости почти вросший в землю. Он состоял всего из одной комнаты, крохотной кухоньки да сеней. И был лишен каких-либо удобств. В холодное время года топили печь, еду готовили на электроплитке, а за водой ходили к роднику, который, к счастью, был всего метрах в ста от дома.
Много позже, как-то гуляя по старому городу, я очутилась возле этого родника, но не со стороны дома, где жили мои подруги, а со стороны дороги, где спускается к нему старая деревянная лестница со ступенями, полустертыми тысячами ног, и такими же деревянными поручнями, отполированными тысячами рук.
Внизу, возле самого родника я обнаружила на влажном блестящем камне кем-то забытую или заботливо оставленную темно-зеленую эмалированную кружку. Выпив ледяной, сводящей зубы воды я села на один из лежащих неподалеку валунов и вытащив заветный блокнотик, с которым в то время не расставалась, почти без помарок написала:
Рождённый в недрах бурой глины,
Камней зелёных и корней,
На дне овражка в путь недлинный
Бежит-торопится ручей.
Я выберу валун повыше.
Присяду. И взгляну, куда
Вдоль покосившихся домишек
Спешит прозрачная вода.
Мой город там, вдали, где башни
Подъёмных кранов, шум и пыль.
А здесь – как будто день вчерашний,
Исконно-русский быт и стиль.
Там город мой растёт. Но корни
Симбирска здесь. Живой родник
Веками поит их и кормит.
И город мой к нему приник.
Сюда знакомою тропою
Идут испить издалека…
И мне покажется порою:
Мой город здесь. У родника.
Но это было много-много позже. А в тот день я пришла в старый дом, в котором мои подруги жили одни (молодой хозяин, недавно получивший дом в наследство, уехал на заработки куда-то на Север).
В их распоряжении также был огромный сад, который очень напоминал тот, помещичий, – такой же старый и запущенный. И точно также он спускался одной стороной к воде. Но не к речке, а к заросшему тростником и затянутому ряской, озеру, которое питал все тот же родник. В саду росли не только привычные в нашем климате яблони и вишни, но и сливы, и даже абрикос.
Под его раскидистой кроной стоял деревянный, потрескавшийся от времени, стол, окольцованный такими же старыми и ребристыми скамейками. На нем и расположились мы со своими учебниками…
И не вставали, пока долгие сумерки ни перешли в ночь. Тогда мы и вспомнили, что целый день ничего не ели… Подруги занялись ужином. А я оправилась подышать перед сном свежим воздухом.
Полная луна светила так ярко, что я без труда добралась до озера, где, сев на низкие мостки и опустив ноги в прохладную воду, насладилась стройным лягушечьим хором. И, уже собравшись, было, возвращаться в дом, вдруг заметила на противоположном берегу бегущую к пруду фигуру.
Это была девушка в длинном белом сарафане или ночной сорочке и с распущенными волосами. Она остановилась у самой воды и принялась что-то быстро шептать. Мне показалось – она молится.
Нас разделяли не более двадцати метров, но девушка как будто меня не замечала. Неожиданно она вскинула руки вверх и бросилась в пруд. Я удивилась, что она нырнула прямо в платье (меня, что ли, постеснялась?), и решила посмотреть, как она теперь выйдет на берег.
Но поверхность воды уже успокоилась, а девушка все не выныривала. Я подошла к самой кромке воды, посмотрела в камышах, заглянула под мостки… и вдруг с ужасом поняла, что не купаться приходила сюда незнакомка.
Я, что было духу, побежала в дом. Не знаю, как подруги поняли мой сбивчивый взволнованный рассказ, но одна из них сразу позвонила в милицию. Приехавший наряд я проводила к тому месту, где видела девушку.
Два молодых милиционера с большой неохотой полезли в воду. А третий, что остался на берегу, уточнял у меня, где и как все происходило.
Ныряния ничего не дали. Послали в ближайшую пожарную часть за баграми. И почти до самого восхода солнца прочесывали ими тростниковые заросли.
Потом, так и не найдя тело несчастной девушки, два промокших и продрогших милиционера отогревались горячим чаем, сидя на кухне. А третий в комнате брал у меня показания.
«Вы знаете, что бывает за ложный вызов?» – спросил он, закрывая папку.
Я промолчала, потому что и сама уже понимала, что зря подняла эту тревогу. Наверное, девушка вынырнула где-то в камышах и ушла другой дорогой. А я просто не заметила. Милиционер взял лежащий на столе раскрытый томик Карамзина и прочитал вслух:
– «Бедная Лиза». Понятно! Заучились, девушка. Ладно, на первый раз привлекать вас не будем. Напишем, что всему виной галлюцинация, возникшая в результате умственного переутомления на почве подготовки к экзамену.
– Спасибо! – сказала я.
А как только милицейский УАЗ отъехал от дома, побежала на берег пруда. Солнце уже встало, и все выглядело совсем не так, как ночью. Вон та тропинка, по которой она спускалась к воде…
Погодите! Где же мостик, с которого она нырнула? И с моей стороны нет никаких мостков! А я ведь точно заглядывала под них, когда ее искала…
Я стала лихорадочно вспоминать, как выглядели берега, когда приехали милиционеры. И оказалось – мостков уже не было! Выходит, я видела их только когда видела и девушку. А это значит… черт меня возьми, что же это значит?! Я была в совершенном смятении, но подругам ничего не сказала…
Он выслушал меня, не перебивая. Затем, подойдя к шкафу, достал из него довольно толстый том и, найдя нужную страницу, подал мне: «Читай!»
Это была легенда. Вот она, почти слово в слово.
Когда-то на берегу этого озера жила красавица Маришка. Возле ее дома всегда собирались девки и парни водить хороводы. Был между парнями молодой извозчик Иван Кучерявый, красавец и музыкант. Он играл на гуслях, так, что девки бросали хоровод и заслушивались его. Всем Иван был мил, но для него была дороже всех Маришка, которая его тоже крепко полюбила.
Вскоре, однако, пропал Иван, и пришлось Маришке от девок прятаться, потому что над нею стали смеяться. Не пережила красавица позора, бросилась в озеро и утонула. Искали ее там – не нашли. С тех пор озеро называется ее именем.
Долго горевал Иван Кучерявый, когда вернулся домой. Бывало, среди озера, на лодке остановится, заиграет на гуслях, а к нему выплывет из воды Маришка и садится на край лодки. Он ей играет, а она обнимает его и в воду манит. Так и сгинул Иван – исчез бесследно. Должно быть, Маришка его сманила в озеро.
Исчезающий коридор
Но они были! А старые часы лишь оживили их в моей памяти, заставив время свободно течь в разных направлениях.
Приближаются самые короткие в году дни, когда рассвет, кажется, переходит сразу в закат, минуя полутемный день. И перевод стрелок на час назад ничего не меняет – все равно на работу и с работы идешь в темноте, а долгой ночи не хватает, чтобы восстановить силы – авитаминоз!
Да и с часовым поясом у нас намудрили: светает часа на два раньше, чем, например, в Калининграде, а время одно и то же. Соседняя же Самара, или, например, находящийся на той же долготе Ижевск, живут на час раньше.
Кстати, до поездки в Удмуртию об этом я даже и не думала. Но вот как раз в канун самого короткого дня мне довелось везти туда команду студентов на олимпиаду по журналистике. И из-за разницы во времени я дважды попадала впросак…
Сквозняк незаклеенных окон.
Парное тепло батарей.
Одежд утолстившийся кокон.
Простуда.
Желанье: скорей.
Домой с этих улиц.
Где плавно
Рассвет переходит в закат…
Я в спячке зимой.
Чувства, планы,
Всё-всё – до весны.
А пока…
Зима.
За окном со скоростью гаснувшего в кинозале света совсем стемнело. Я включила над изголовьем голубую лампочку, но стало не на много светлее. Поэтому, отложив приготовленную было для чтения книжку, решила лечь спать – путь предстоял до утра. Перед сном я предалась далеким воспоминаниям.
В Ижевске мне приходилось бывать и прежде – там жила моя подруга по переписке Ольга. Во времена нашего детства часто знакомились по переписке – через живущих в других городах родственников, через друзей, которые побывали в «Артеке» или в «Орленке», через детские журналы. Так подружились и мы, и аккуратно писали друг другу с пятого класса вплоть до окончания университета.
А встретились, когда в семье каждой из нас росли по сыну и по дочери. Тогда я впервые и побывала в Ижевске, который хоть и был столицей (пусть небольшой Удмуртии), но оказался маленьким и не интересным.
Но тогда было лето на исходе августа и не хотелось тратить последнее драгоценное время отпуска на город, поэтому почти сразу мы уехали на дачу на берегу озера.
Я тогда впервые была на настоящей даче – не у родственников, ни у знакомых дач не было. Не жил у нас никто из родни и в деревне, а генетическую тягу каждого русского человека к земле реализовывали на крошечных садовых и огородных участках в черте города.
Здесь же был старый двухэтажный деревянный дом похожий на мно-жество подобных, существующих в старых дачных поселка где-нибудь под Москвой или под Петербургом. У меня всегда связывались эти дачи с творческой интеллигенцией. А отец моей подруги как раз был художником, вернее скульптором.
В этом доме мы и провели всю ту первую поездку в Ижевск. Погода стояла прохладная, дождливая. Днем мы ходили по грибы. А потом вдвоем с Ольгой, оставленные всеми остальными, лежали в протопленной мансарде и разговаривали.
Топили с вечера так жарко, что можно было спать только без одеяла. А от мух и комаров спасали марлевые балдахины, натянутые вокруг каждой кровати, поэтому разговаривая, мы почти не видели друг друга, находясь каждая в своем таинственном мирке.
Почему-то лучше всего я запомнила именно эти балдахины. И воздух, пахнущей деревом хорошо протопленной комнаты. А еще какое-то тревожное чувство из-за того, что голландские печи слишком накалились (вдруг сухое дерево вокруг загорится!).
Я вообще побаиваюсь жить в деревянных домах – по вечерам у меня такое ощущение, что ложусь спать в поленницу…
Отогнав возникшую было тревогу, я стала думать об Ольге, удивляясь некоторым совпадениям в ее и моей жизни. Например, наши старшие сыновья и младшие дочери оказались ровесниками. Оба парня после окончания школы уехали учиться в Питер. Правда, если мой сын выбрал вполне предсказуемый для прирожденного «технаря» Военмех, то Ольгин – пошел в пожарную академию.
«Интересно, зачем люди выбирают такую экзотическую профессию? Ведь это очень страшно – лезть в огонь», – думала я, засыпая.
Ребят моих разместили в студенческом общежитии, а меня – в гости-нице для аспирантов и преподавателей, расположенной в том же здании, но с другого входа. В квартире, состоящей из двух отдельных комнат и санузла, мне предстояло жить одной, так как соседка, преподавательница из Венгрии, уехала на Рождество и Новый год домой.
Разложив немногочисленные вещи и наконец-то смыв под душем усталость ночной поездки, я, не снимая покрывала с кровати, прилегла отдохнуть. И тут же задремала.
Она беззвучно что-то говорит, устремив на меня взгляд своих глаз. Васильковых? Оливковых? Нет, они, скорее, цвета морской волны, или незрелой бирюзы, которая уже не зеленая, но еще не голубая. Но ярче. Цвет глаз такой необычный, что мне хочется задать вопрос о линзах…
На ходу одевшись и переведя часы на мобильном телефоне, я уже минут через десять была возле нужного мне старого корпуса университета и по стрелочкам с надписью «олимпиада» без труда добралась до кафедры журналистики.
Надо сказать, что не будь указателей, пришлось бы поплутать, так как на последний этаж вела только одна лестница в конце длинного и почему-то полутёмного коридора. Хотя до неё пришлось пройти мимо ещё пары лестниц, и очень хотелось по ним подняться.
Соревнования длились до самого вечера, и все это время я провела на том этаже, где они и проходили. А, придя в гостиницу, сразу легла, чтобы, наконец, выспаться и завтра не опаздывать.
Немного поворочавшись на непривычно узкой и жесткой кровати, я уже в полудреме поставила будильник на мобильном телефоне и тут же заснула.
И вдруг их цвет меняется на… золотой. Я мгновенно понимаю, что это отражение огня, и цепенею от ужаса…
…Мимо вахтера я не прошла, а пролетела. А дальше – по стрелочкам на самый верх. И только на последней лестничной площадке заметила, что в университете непривычно тихо, словно никого нет. Все стулья, стоящие наверху вдоль перил, были пусты, а вчера не только на них, но и на ступеньках сидели студенты…
Но не это меня поразило более всего, а то, что дверь на этаж была закрыта. И путь к ней преграждала какая-то допотопная ученическая парта.
«Странно, к чему закрывать этаж?» – недоумевала я, протискиваясь в узкое пространство между партой и перилами к двери, две створки которой сходились не очень плотно.
Добравшись, наконец, до щелки и взглянув в нее, я совсем растерялась: коридора за дверью не было! То есть, этаж, конечно, был, но он совершенно не походил на вчерашний. Скорее, это был чердак, заваленный строительным хламом, тускло освещаемый редкими пыльными лампочками, которые свешивались с деревянных стропил на скрученных грязных проводах.
Я стояла, тупо уставившись в дверную прореху и, кажется, ни о чем не думала.
Из оцепенения меня вывело тихое потрескивание. Свет на чердаке вдруг погас, и я увидела, что провод над ближайшей ко мне лампочкой искрится, словно бикфордов шнур. И лишь только бегущий по нему огонек достиг стропил – те вспыхнули. Сухое дерево занялось сразу. И прежде чем я успела что-то сообразить – чердак весь пылал.
Крик ужаса застрял у меня в горле – я только беспомощно открывала рот и глотала воздух…
– Вы сегодня рано! – Вдруг раздался за моей спиной голос нашей вчерашней провожатой. – А что вы там стоите? Пойдемте на кафедру! – И щелкнув выключателем, она исчезла… в стене.
Последовав за ней, я обнаружила, что за углом, который в утреннем полумраке казался просто выступом в стене, и начинается нужный мне коридор.
На кафедре, после нескольких глотков крепкого кофе, я, наконец, обрела дар речи, но вопрос о пожаре застрял намертво. Вместо этого я спросила:
– А который сейчас час!
– Половина девятого.
– Как девятого? Я же из гостиницы вышла почти в девять… Черт, часы-то я вчера перевела – и забыла! Выходит, зря накидывала лишний час!
Помолчав немного, я все же задала интересующий меня вопрос:
– На этом этаже случалось что-нибудь необычное?
– Необычное? – Было видно, что она меня не понимает.
– Да! Может, припомните какие-то происшествия, странные истории?
– Нет, ничего такого! Да этаж и существует-то всего четвертый месяц.
– Как так?
– Раньше здесь чердак был, но год назад сгорел от короткого замыкания в электропроводке. Университетское начальство решило, что построить мансарду вместо его ремонта ненамного встанет дороже. А нам как раз были нужны площади для нового факультета…
– Так часть этажа…
– Да, еще строится. Ну, вы ведь и сами видели…
Я кивнула, и больше мы к этой теме не возвращались.
И я снова удивилась совпадениям, которые постоянно происходят в моей жизни…
Двенадцатая ночь
Новый год встречала с семьей дочери, а когда второго января гости уехали к себе домой, решила оставшиеся выходные посвятить исключительно отдыху. Хотя были, конечно, мысли засесть за рассказ. Но… он оставался все в том же невербальном виде, а я, отложив на потом и его, и все другие дела, вплоть до мытья грязной посуды, целыми днями смотрела телевизор или лежала не диване с приятной книжкой, наслаждаясь свалившимся на меня бездельем. На улицу почти не выходила – продуктов, закупленных к Новому году, обычно, хватает на целую неделю, а сегодня только пятое января!
Но поднявшись, чтобы, наконец, приготовить себе завтрак, вдруг по-чувствовала слабость и легкое головокружение. Почти сразу начался озноб. Еще не веря, что заболеваю, я решила все же измерить температуру. Ртуть мгновенно заполнила почти весь столбик.
«Ого! Сорок!» – ахнула я про себя.
Порывшись в аптечке в поисках аспирина или, на худой конец, цитрамона, я ничего не нашла. Поэтому решилась на радикальное народное средство: добралась, шатаясь, до ванны и встала под ледяной душ.
Мне показалось, что капли, ударяясь о тело, шипя, превращаются в пар. Но сразу стало легче. Вернувшись в комнату, я увидела, что за окном уже сумерки.
«Сколько же я простояла под душем? – думала, ложась в постель. – Как бы не схватить воспаление легких!».
В гостиной часы пробили одиннадцать и, помолчав несколько мгновений, – еще один раз. Половина двенадцатого! Видимо, я задремала… ужасно болит голова!
В это время на мой лоб легла чья-то прохладная ладонь.
«Должно быть, у вас инфлюэнца», – произнес мягкий женский голос.
«Что такое инфлюэнца? – напрягла я память. – Ах, да, так когда-то называли грипп».
Я открыла глаза. У изголовья стояла молодая женщина с роскошными светлыми волосами, чуть приподнятыми вверх, и ложащимися пышными локонами на ее правое плечо. Она была в легком голубом платье, плотно облегающем грудь и струящемся до самого пола.
– Я вас где-то видела… – сказала я. – Вспомнила! Вы нарисованы на картине, что висит у меня в холле…
Женщина кивнула.
– Но ее же рисовали… с меня. Вернее, она стала иллюстрацией к моим стихам:
Мне снится дом под черепичной крышей.
Я наяву здесь не была, но знаю,
Что дверь сейчас откроется неслышно.
И мне навстречу выбежит незлая
Собака. С узкой треугольной мордой,
Глазами умными и шерстью водопадом.
На стройных лапах выступая гордо,
Она одна пойдёт со мною рядом
В бесшумный сад. Там, в глубине, беседка,
Почти невидимая в листьях актинидий.
Я помню, что в беседке той нередко
Мне было хорошо сидеть. И видеть
Кусочек пруда, чаши снежных лилий
И куст кизильника, дрожащий еле-еле.
И на лужайке – ряд волшебных линий
Зелёных туй и бледно-синих елей.
Над головою сад – шатёр бездонный –
Нарядный от вершин и до партера.
…Уж сумерки. И в цветнике у дома
Сейчас зажгутся свечи энотеры.
И в доме вспыхнет свет. Мой взгляд случайный,
Пока ещё не опустили шторы,
Там разглядит накрытый стол для чая,
Камин горящий в комнате просторной.
Там ждут меня. А кто – пока что тайна.
А, впрочем, мне до этого нет дела.
Ведь я была в саду моих мечтаний,
А у мечты не может быть предела!
Женщина кивала в такт моим словам, словно тоже произносила их, но про себя.
– Значит, вы – это я!
– Не совсем! – улыбнулась незнакомка. – Меня зовут Евлана… Да-да, почти как тебя! И я тоже существую. На картине не ты, а я. И мой дом, мой сад. Но художник нарисовал всё это по твоим стихам, а, точнее, по воспоминаниям.
– Не верю в реинкарнацию!
– Я тоже! Это лжеучение возникло потому, что наука пока не может ответить на вопрос, почему иногда люди помнят то, что происходило задолго до их рождения.
– А этому может быть научное объяснение?
– Конечно! Существует ген памяти, который вместе с другими генами переходит к нам от предков. Но до поры – это ларчик с секретным замком.
– И что будет, когда учёные расшифруют его код?
– Станет понятно, что пятилетний ребёнок иногда знает больше академика, потому что по каким-то причинам получил свободный доступ к памяти предков. А человек, который после травмы головы вдруг начинает говорить на доселе неизвестном ему наречии, просто «вспомнил» язык своего прапрадеда…
– Значит, наше общение оказалось возможным из-за моей высокой температуры и головной боли?
– Не только! Здесь удивительное стечение обстоятельств. С одной стороны – твоя болезнь, когда воспалённый мозг сосредоточен только на самом себе. А с другой стороны – сегодня пятое января. И до полуночи осталось всего несколько минут.
– Ну и что?
– Вспомни «Двенадцатую ночь» Шекспира…
– Да! Двенадцатая ночь от Рождества Христова… Ночь чудес.
– Именно! Поэтому сегодня ты получила не только доступ к памяти предков, но и возможность общаться с ними, задавать вопросы. Ты даже можешь увидеть всё своими глазами и потрогать руками. Оглянись вокруг!
Только теперь я заметила, что лежу не в своей маленькой спальне, на узкой железной кровати, а в просторной комнате, на широкой постели под балдахином.
Возле изголовья стоит канделябр с зажжёнными свечами. Их огоньки отражаются в небольшом зеркале на туалетном столике возле окна и в другом – том, что на комоде, играют в глазури изразцовой печи.
От всего этого убранства веет стариной, но вместе с тем каждая вещь мне знакома. Будто я уже жила в этом доме, спала на прекрасной кровати, сидела перед туалетным столиком, расчёсывая свои длинные локоны щёткой из конского волоса, грела руки о теплые изразцы голландской печи.
Наверное, эти предметы ещё помнят мои прикосновения, а старые зеркала где-то в глубине, подёрнутой дымкой времени, ещё хранят моё отражение.
Даже воздух комнаты, в котором угадывается аромат душистой герани, перемешанный с запахом расплавленного воска и заваренных крутым кипятком пряных трав, был родным, пришедшим из далёкого детства. Казалось, этот запах осязаем, и я ощущаю его всем своим существом, всеми порами тела. От этого мне стало так спокойно и радостно, что я невольно рассмеялась.
– Узнаёшь? – спросила Евлана.
– Узнаю! Это твоя спальня.
– А за стеной – столовая. Попробуй её описать.
Закрыв глаза, я представила просторную комнату, ярко освещённую низко висящей люстрой. И мысленно переводя взгляд с предмета на предмет, стала перечислять:
– Там, в углу, стоит большой дубовый буфет с посудой. У окна – ломберный столик и два стула, рядом – подцветочница с разлапистой монстерой. В другом углу – этажерка с книгами. Вдоль боковых стен – диваны. У стены, противоположной окну, – камин. Я слышу, как потрескивают в нём поленья. А в центре комнаты – большой продолговатый стол. Должно быть, сейчас он накрыт к вечернему чаю.
Евлана протянула руку: «Пойдём!».
И войдя в соседнюю комнату, я увидела её точно такой, как только что описала.
– А сад помнишь?
– Конечно! В глубине его – заросший пруд с кувшинками и лилиями. На берегу – беседка, к которой ведёт от дома узенькая тропинка. От ворот к высокому крыльцу идёт коридор из кустов сирени. Возле самого крыльца, переходящего в открытую летнюю веранду – пышно цветущий розарий. А вот здесь, прямо под окном, посажены мои любимые энотеры. Их цветы раскрываются только вечером. Но сейчас зима…
– Сейчас то время года, которое тебе представляется, – ты ведь путешествуешь не в пространстве, а во времени.
– А сколько я могу здесь находиться?
– Очень хотелось бы сказать, сколько захочешь. Но… есть одно маленькое условие…
– Какое?
– Пока ты ЗДЕСЬ, ТАМ никто не должен тебя тревожить. Ты никого не ждёшь так поздно?
– Вроде, нет. А что будет, если…
– Из-за быстрого возвращения ты не успеешь стать собой, и будешь ощущать себя в том времени, где застало тебя «пробуждение»...
– Слава Богу! – обрадовался он. – Мы звонили тебе весь вечер! Телефон молчит. Звонили соседу, просили постучать к тебе. Он сказал, ты не открываешь. Пришлось среди ночи брать такси и мчаться сюда. Что случилось? Почему ты так странно смотришь?
– Вы мужчина? – спросила я.
– Мама, ты что! Я твоя дочь, Наталья!
– У меня не может быть дочери – моей ровесницы...
Я с удивлением осматривала небольшую комнату, в которой вдруг оказалась: кровать, сундук, венский стул, письменный стол… Но что это за предмет на нём? Какая-то дощечка с клавишами, напоминающая плоскую печатную машинку, рядом ящик с тёмным окошечком...
– Где я?
– Ты у себя дома.
Молодой человек, назвавшийся моей дочерью, смотрел на меня с беспокойством. Наши взгляды встретились. И, обнявшись, мы заплакали…
Оставшись одна, я без боязни вызвать чей-то смех или гнев, буквально пядь за пядью обследовала незнакомое жилище, в котором вдруг оказалась.
Не знаю, сколько находилась бы я в этом состоянии и в неведении, кто я и где я, если бы утром, наконец, не разглядела в полумраке прихожей картину, ставшую «виновницей» всей этой истории.
То, что я мгновенно узнала и себя, и место изображённое художником, а главное – поставленная им дата, привели меня в шок и «заставили» всё вспомнить.
Но с возвращением памяти появилось больше вопросов, чем ответов. С кем же я встретилась в своём то ли сне, то ли бреду? Всё ли, что было, я помню? И всё ли из того, что я помню, было? Размышляя об этом, я повторяла про себя как заклинание: я помню, я помню, я помню… Наконец мысли мои сложились в строчки стихов:
Я помню очень мало из того,
Что было. Как мучительно не помнить!
Но память, беспросветная, как полночь,
Не выдаёт из мрака ничего.
Не выпускает знанье о былом
Из тёмных лабиринтов подсознанья.
Воспоминанья, блёклые созданья,
В тех лабиринтах поросли быльём.
Впотьмах, на ощупь я иду туда,
Чтоб обнаружить в дальних коридорах
Воспоминаний разноцветный ворох
Из радости, отчаянья, стыда.
Что стало там давно трухой, золой –
Всё откопаю, выпущу на волю.
Как чёрный археолог роет поле,
Снимаю с памяти за слоем слой.
Не лучше ли оставить это всё?
Зачем мне похороненные тайны?
Была когда-то счастлива незнаньем.
А что с собою знанье принесёт?
Реставратор
Я знала его как неплохого живописца. Ещё несколько лет тому назад он писал маслом пейзажи, натюрморты, а иногда и портреты и вполне удачно продавал их местной интеллигенции, пока последняя вконец не обнищала и не перестала быть платёжеспособной.
Потеряв покупателя, Роман Иванович некоторое время зарабатывал, обновляя старые багеты, меняя обивку на стульях, креслах и диванах. Потом стал реставрировать и деревянные части мебели, всё более превращаясь из художника в реставратора. Но настоящих заказов долго не было – одна мелочёвка.
Встретив как-то на улице его соседку по мастерской, дизайнера Инну Николаевну Белодолову, я узнала, что наконец-то Роману Ивановичу попалась интересная вещь. Это был старинный шкафчик для письменных принадлежностей, своего рода, настольное, или даже, походное мини-бюро. Оно состояло из множества разнокалиберных ящичков, каждый из которых имел своё назначение.
В одном, должно быть, когда-то лежали листы почтовой бумаги и конверты, другой был предназначен для письменного прибора с чернильницей-непроливайкой и пресс-папье (этот ящик был в чернильных пятнах), третий – для очинённых перьев, а позже, наверное, для перьевых ручек и карандашей. Было даже специальное место для спиртовки, на которой разогревали сургуч, чтобы запечатывать им конверты, и ещё несколько отделений, о назначении которых теперь можно лишь догадываться.
Весь шкафчик имел одну общую дверку, которая запиралась на замок. От старости, или ещё по какой-то иной причине, она перекосилась и заклинила. А когда её попытались открыть, вообще дала трещину. В таком плачевном состоянии и попал в мастерскую этот музейный экспонат.
Со шкафчиком вышла одна история. Разбираясь в его хитроумной конструкции, Роман Иванович обнаружил потайной ящичек, а в нём – пачку пожелтевших писем, связанных лентой, некогда белой, но теперь уже тоже пожелтевшей. Это были послания какого-то ловеласа к видимо соблазнённой им девице. И они оказались настолько откровенными, что Роман Иванович, бывший в свои пятьдесят два года отнюдь не монахом, читая их, то и дело краснел. Умел, чёрт возьми, автор прямо и точно излагать свои мысли!
Он даже хотел отправить письма в какой-нибудь эротический журнал, где они точно пригодились бы, но потом решил, что не имеет на них никакого права, и вернул вместе со шкафчиком владельцу.
Я пожалела, что не увидела ни бюро, ни писем. Но сегодня почему-то была уверена, что в мастерской меня ждёт нечто ещё более интересное. И была крайне разочарована, когда, дойдя до двери, обнаружила её запертой.
Зная привычку Романа Ивановича вешать записку, если уходит надолго, я решила его подождать. И, устроившись на подоконнике в коридоре так, чтобы вход в мастерскую оказался в поле моего зрения, предалась размышлениям об одной из прелестей работы реставратора – неожиданных находках.
Я слышала, чаще всего – это старые газеты, которые, например, ис-пользовались в качестве прослойки между зеркальным полотном и задней стенкой трюмо. Реже попадаются письма или фотографии. Совсем изредка – бумажные деньги, векселя и облигации…
Но дальше в своих размышлениях я пойти не успела – к двери мастерской подошёл приятель Романа Ивановича художник Коровин. Он сообщил, что сегодня приходит сюда уже не в первый раз, но Рейна не видел, и куда тот подевался – не знает. Он также сказал, что вчера в мастерскую Романа Ивановича привезли из краеведческого музея на реставрацию платяной шкаф. Первый его большой заказ – одного только аванса с лихвой хватило, чтобы отдать все долги – и Коровин выразительно похлопал себя по карману.
Ждать больше не было смысла, так что я решила прийти в мастерскую завтра, хотя и было досадно, что не встретилась с Рейном – мне почему-то казалось, что его загадочное отсутствие связано с каким-то из ряда вон выходящим событием…
Мольберт был пуст, но в углу повёрнутая к стене наклонно стояла какая-то работа. Разглядев название и дату, написанные на обратной стороне холста, я обрадовалась: неужели это мой портрет! Он начал его писать два года назад, но так и не закончил. Значит, многочисленные позирования, при одном воспоминании о которых у меня начала ныть спина, всё же не прошли даром!
Роман Иванович проследил за моим взглядом, но ничего не сказал. А я не спросила, потому что, оглядев мастерскую, не увидела шкафа, о котором говорил Коровин.
– А где же… – начала я.
Ты слышала про шкаф? – сразу понял он. – Тем лучше, потому что только тебе я могу рассказать эту невероятную историю. Кофе? – добавил он, уже ставя кофейник на плитку.
Я вспомнила, что выскочила из дома без завтрака, и кивнула. Хотя мне не терпелось услышать историю шкафа, я не торопила Романа Ивановича, подумав, что профессия научила его всё делать аккуратно и основательно, и, самое главное, никогда не спешить.
Он разлил кофе по чашкам и, ставя их на маленький столик с потускневшей хохломской росписью, сказал, словно в подтверждение моих мыслей:
– Ты ведь знаешь – я не люблю спешить…
Роман Иванович, не спеша, открыл дверцу шкафа. Внутри тот сохранился даже лучше. Но профессиональный глаз реставратора сразу выделил планку, вертикально прибитую в углу по всей высоте. Она явно была неродной и скрывала какой-то дефект – щель или перекос. Подковырнув доску стамеской, он легко её оторвал и увидел, что она маскировала… дверь. Шкаф, видимо, имел тайник. Роман Иванович даже вспотел от волнения. Сгоряча попытался подковырнуть стамеской и дверь, но та не поддалась.
Осмотрев её внимательно, он нашёл замочную скважину, но ключа, конечно же, не было. И он решил не торопиться. Был уже вечер – пора ехать домой, а шкаф и до завтра никуда не денется…
Дома он, как обычно, прошёл сразу на кухню: поставил чайник, заглянул по привычке во все кастрюли, но есть не хотелось. И почему он всегда ужинает так поздно? А потом ещё удивляется, что брюки из-за раздавшейся талии приходится покупать на два размера больше и вместо ремня пользоваться подтяжками.
Спать тоже не хотелось – мысли о потайной двери перебивали все чувства и ощущения. В полудрёме он вдруг испугался, что завтра музей отменит свой заказ и заберёт шкаф. В ушах так и слышались слова скуповатого заведующего музейными фондами Феликса: «Мы нашли другого реставратора – он и берёт поменьше и сделать обещал побыстрее…». Потом вдруг ему показалось, что забыл запереть дверь, и в мастерскую забрались воры…
Завтракать Роман Иванович не стал – выпил только кофе и сразу поехал в мастерскую. Дверь была цела, и шкаф стоял на месте…
Сидя напротив шкафа, Роман Иванович вдруг заметил, что дверка, вроде, сама приоткрылась, и из щели стал пробиваться свет…
– Так это был не тайник? – предположила я.
– Представляешь, моё разочарование? Я подумал, что шкаф просто открывается с двух сторон. Видимо, когда-то он стоял в стенном проёме, и таким хитроумным способом можно было попасть из одной комнаты в другую.
– Как же ты сразу не заметил этой двери?
– Не знаю! Кажется, изнутри и снаружи всё внимательно осмотрел…
– Ого! – не удержалась я.
– Да! Я отдёрнул руку, и на всякий случай отошёл от шкафа подальше.
Находка требовала осмысления. Сначала Роман Иванович хотел позвать своего друга Коровина, но передумал, рассудив, что если уж экран появился именно в его мастерской, то не стоит посвящать в это посторонних. Он снова закурил и попробовал в этой совершенно неординарной ситуации рассудить логически.
– Представляю твои мучения! – сказала я, намекая на нерешительный характер Романа Ивановича.
Но он, даже не заметив моей реплики, продолжал свои размышления: «Что есть в экране такого, чтобы я, забыв обо всём на свете, сунулся в него, даже не зная, чем всё это может закончиться?» Вопрос остался без ответа, потому что, действительно, было неизвестно, стоит ли увиденное за экраном каких-то жертв.
Но Роман Иванович подумал, что можно поставить вопрос иначе: стоит ли его нынешняя жизнь того, чтобы ради неё упустить возможность испытать неизведанное?
– Неужели стоит? – снова не удержалась я.
– А ты о чём подумала бы, будь тогда на моём месте?
– Я? Наверное, о детях. Хотя… у них уже своя жизнь, и моё присутствие в ней уже не так необходимо, как в детстве. Сын даже почти не звонит из своего Питера, – неожиданно пожаловалась я.
Но Роман Иванович меня не слушал – он был в своих воспоминаниях и словно разговаривал сам с собой: «Что может меня удержать? Дети? Но они выросли, и забота, такая необходимая ещё несколько лет назад, теперь всё чаще бывает им в тягость. Жена? Когда-то она оставила меня с ещё маленькими детьми ради другого мужчины. Но теперь, когда там не сложилось, и она вернулась, мы с ней просто соседи по общей квартире…».
Других привязанностей у Романа Ивановича в настоящее время не было. И вопрос решился сам собой. Он докурил сигарету. Неспеша, подошёл к шкафу. Настежь распахнул обе дверки – экран не исчез, и всё также светился ровным голубым светом. Отступать не было смысла, и, окинув взглядом мастерскую, он сделал решающий шаг.
Роман Иванович оглянулся, чтобы посмотреть, как выглядит экран снаружи, но… не обнаружил никакого шкафа. В панике кинувшись назад, он вдруг ударился лбом обо что-то твёрдое и понял, что шкаф никуда не исчез – просто каким-то образом стал невидимым.
Изменилась и мастерская: кроме знакомых предметов в ней появились новые. Вместо старого и растрёпанного плетёного кресла, на котором он сидел всего несколько минут назад, в углу у окна стояла удобная качалка. У стены напротив комфортная софа, накрытая толстым шерстяным пледом, заменила старый, с торчащими, как рёбра, пружинами диван.
Свет в комнате был ярким, но мягким. Этот эффект давали оконные жалюзи из какого-то необычного материала. Роман Иванович давно собирался приобрести нечто подобное. Окна мастерской выходили на юг, и от жгучего летнего солнца не спасали никакие шторы. К тому же, темные или просто цветные занавески меняли качество освещения, и, когда он занимался живописью, было трудно подобрать нужный цвет. Яркое солнце делало краски блёклыми, а акварель ещё и выцветала.
Оценив оформление окон, Роман Иванович обратил внимание, что картин в комнате стало в несколько раз больше. Они висели на всех стенах, лежали на стеллаже и даже, снятые с подрамников и свёрнутые в трубочки, заполняли антресоли над входом. Сюжеты всех картин были ему хорошо знакомы – он вынашивал их годами.
– Ты попал в будущее? – не удержалась я от вопроса.
– Я тоже так подумал. Даже обрадовался: значит, наконец-то мне удалось развязаться с заказами и заняться творчеством…
Но в это время он заметил стоящий на мольберте женский портрет.
– Это был он? – кивнула я на холст у стены.
– Да. Ты помнишь, как трудно шла над ним работа. И фон, и сам портрет многократно переписывались…
Но сейчас, посмотрев на результат, Роман Иванович замер от восторга: картина была наполнена морозным зимним воздухом. Его чистота и прозрачность словно приблизили всё, что увидели глаза художника: старинное белое здание, застывшее почти над обрывом, опушённые инеем деревья, сбегающие вниз, к реке; сама река, скованная льдом, и за ней дальний берег с уходящими к самому горизонту заснеженными лесами.
А на фоне этого восхитительного пейзажа, совсем близко к зрителю, стояла молодая женщина в чёрной каракулевой шубке и такой же шляпке. Мех казался мягким и шелковистым – его хотелось коснуться рукой. Лицо женщины было чуть розовым от мороза, глаза улыбались, а губы уже готовы были выплеснуть смех или какое-то радостное восклицание.
– Сам Веласкес, не раздумывая, подписался бы под этим портретом, – сказал Роман Иванович.
– Интересно, когда ты его закончил?
– Я тоже захотел это узнать. И посмотрев в правый нижний угол картины, застыл в недоумении – рядом с моей подписью стояла дата: декабрь 2000 года.
– Выходит, ты уже написал её…
– Именно! Внимательно рассмотрев другие висящие в мастерской, картины я обнаружил самые разные даты: что-то было «написано» ещё в Пензенском художественном училище, что-то – в Суриковском институте, несколько работ «приехали» с творческой дачи, другие были результатом путешествий по стране… И я понял, что это не будущее. Я вижу свои несбывшиеся мечты! Я стал лихорадочно искать работы последних лет. Но их не было! Ты понимаешь, что это означает?
– Ты перестал мечтать…
От невеселых мыслей его отвлёк какой-то звук – похоже, в мастерскую кто-то стучался. Крикнув: «Сейчас открою!» – он машинально кинулся к входной двери и, распахнув её, оказался перед… пустотой.
Роман Иванович заметался по комнате, не сразу сообразив, где стоит шкаф. Наконец, на ощупь нашёл его и шагнул за невидимый экран. Войдя в свою мастерскую, он обнаружил, что за окном уже сумерки, а в дверь всё ещё стучат. Это оказался Коровин.
– Где ты был весь день? – спросил тот прямо с порога. И не получив ответа, добавил. – Ладно, давай собирайся, пора домой.
– Поезжай один, мне надо поработать…
Перебрав стоящие в углу незаконченные картины, Роман Иванович нашёл портрет, так поразивший его за экраном. Наяву тот был просто ужасен. Поставив работу на мольберт, он не спеша, достал из коробки кисти, выдавил на палитру краски, налил в баночку растворителя. И хотя никогда не писал при электрическом свете, сейчас об этом даже не подумал.
В дверь постучали. Вошедший Коровин молча остановился возле только что законченной картины.
– Ты можешь снова дать мне в долг деньги, что я вернул тебе позавчера? – спросил у него Роман Иванович.
Коровин, не сказав ни слова, вышел. Через несколько минут он вернулся, подошёл к портрету, положил деньги на краешек палитры и всё также молча удалился.
Закрыв за ним дверь, Роман Иванович открыл шкаф и прибил на место оторванную доску. Постояв ещё немного, глядя на заколоченную дверь, он снял трубку телефона и набрал номер краеведческого музея…
– Можно? – спросила я, делая шаг к стоящему у стены портрету.
– Давай!
Я не сразу повернула холст – боялась, что увижу совсем не то, что уже нарисовало моё воображение. Но портрет был даже лучше!
«Себя, как в зеркале я вижу, но это зеркало мне льстит» – процитировала я Пушкина. И радостно повернувшись к Роману Ивановичу, встретила его счастливый взгляд.
Но именно в первый день второго семестра мне вдруг захотелось перечитать его начало. Хотя давно взяла за правило не садиться за компьютер перед работой – обязательно опоздаю! Я пробежала глазами написанное и осталась довольна. Но словосочетание «ночь обрушилась», которое я считала собственной находкой, теперь показалось знакомым – как будто что-то похожее мне уже встречалось…
Безуспешно порывшись в книгах классиков, я всё же решила его оставить – более расхожие выражения: «ночь пришла», «ночь наступила» и даже «ночь упала» здесь не подходили. Она именно обрушилась.
Подобное я наблюдала, путешествуя по Египту. Там нет сумерек, нет долгих закатов. Нет даже вечеров – день почти мгновенно сменяется ночью. Только что солнце висело довольно высоко – и вдруг полная темнота, разрежённая лишь светом луны и ярких южных звезд.
Если представить себе эту африканскую ночь, только без луны, звёзд, звуков и запахов, то можно почти понять тот ужас, который вдруг овладевает человеком, внезапно потерявшим возможность видеть, слышать, обонять всё, что его окружает. Когда на смену чувствам приходит воображение и мы оказываемся в плену собственных фантазий.
Об этом и будет мой рассказ. Теперь я видела его совершенно ясно, от первой и до последней строчки… И также ясно понимала, что в ближайшее время мне его не написать – каникулы кончились…
«Господи! Пора же на работу!» – с ужасом вспомнила я.
«Опоздала! – подумала я, – студентов своих ругаю, а сама…».
Но внутри девятиэтажного университетского здания не было той обычной суматохи, которая не прекращается даже после того, как прозвенит звонок на пару. Я поднялась на третий этаж. Заведующий кафедрой, Александр Александрович, как всегда, оказался на месте, но очень удивился, увидев меня:
– Елана Игоревна, а вы что пришли? Разве не знаете, что во всех учебных заведениях объявлен карантин? Грипп!
Как же я нигде об этом не услышала? Это была вторая странность за день. Первая случилась со мной утром: войдя на кухню поставить чайник, я не увидела на стене большого жостовского подноса и, заглянув за холодильник, над которым он ещё вчера висел, обнаружила его там.
Казалось бы, – что удивительного: ну, упал и упал! Но, мало того, что я не слышала, как он падал, было не ясно, почему он упал. Гвоздь, на котором висел поднос, всё так же торчал в стене. Я даже потрогала его – и убедилась, что держится он крепко.
Чтобы слететь с гвоздя, поднос должен был «подпрыгнуть», при этом «отскочив» от стены на два сантиметра, затем снова «прижаться» к стене и удачно «втиснуться» в ту щель, из которой мне вытащить его не удалось – требовалось отодвигать холодильник.
«Интересная траектория», – подумала я, но разбираться в произошедшем не было времени.
Теперь, подходя к дому, я вдруг услышала глухие, но очень сильные удары и машинально пошла на звук. В котловане через дорогу забивали сваи под новое здание.
«Так вот почему упал поднос! – догадалась я. – Надо снять со стен фарфоровые тарелки…».
…Поднявшись на свой этаж и открывая дверь в квартиру, я не услышала привычного лая, которым обычно меня встречала эрдельтерьерша Рица.
«Спит, что ли?» – подумала я.
Но, снимая в прихожей пальто, вдруг заметила сквозь рифлёное стекло кухонной двери какое-то движение. Решив, что, уходя, второпях случайно закрыла там собаку, я распахнула дверь. На кухне… никого не было. Повернувшись, чтобы выйти, я буквально остолбенела: злополучный жостовский поднос висел на своём месте.
«Правда, так лучше?» – спросил чей-то голос.
Я резко обернулась, но никого не увидела. Мне стало не по себе. Чтобы отогнать страх, я крикнула как можно громче: «Рица!» Собака не отозвалась. В поисках её я распахнула дверь в гостиную, даже не подумав, что животное должно было бы повернуть ручку, чтобы попасть туда, а затем ещё и закрыть за собой дверь. Кинувшись затем в спальню, не обнаружила собаки и там.
Не было видно и двух моих кошек, о которых я почему-то не сразу вспомнила. Но лишь только подумала о них, поняла, где они могут быть. Специально для кошек внизу двери в туалет выпилено небольшое отверстие. Этим лазом иногда пользовалась и Рица.
Все трое оказались именно там. И если бы я не была так напряжена и испугана, то открывшаяся картина показалась бы даже комичной: кошки сидели, тесно прижавшись к собаке, а все вместе они буквально вжались в небольшое пространство между стеной и унитазом. Протянув к ним руку, я тут же её отдёрнула – обе кошки зашипели, а собака ощетинилась.
«Не пойму, почему животные нас боятся?» – произнёс всё тот же голос.
Вздрогнув, я обернулась. У стенного шкафа стоял высокий худой человек. Он приложил палец к губам, словно запрещая мне кричать. Но я и так от ужаса не могла произнести ни слова. Ноги стали будто ватными, и, чтобы не упасть, я прислонилась к косяку, медленно сползая по нему на пол.
«Галлюцинация!» – пронеслось в голове.
«Я не галлюцинация, – угадав мои мысли, сказал незнакомец. И, не дав мне опомниться, добавил: – Слово «привидение» тоже не люблю – от него попахивает мистикой. А я не менее реален, чем ты. Но если тебе действительно нужно знать, кто я, считай, что встретилась с представителем «тонкого мира» – по крайней мере, это звучит вполне научно!».
Всю эту довольно длинную тираду он произнёс менее чем за мгновение. Вернее было бы сказать, что он просто вложил её в мой мозг. А я, продолжая сползать на пол, мгновенно её поняла. И при этом успела подумать: «Всё – я в обмороке!».
Но не упала – незнакомец подхватил меня на руки и осторожно положил на диван. Именно так: подхватил в дверях туалета и положил в гостиной, не обратив никакого внимания на то, что между ними капитальная стена в сорок сантиметров толщиной.
В следующее мгновенье он, не открывая ящика для белья, вытащил оттуда одеяло и накрыл им меня. Но озноб, начавшийся ещё на кухне, после этого только усилился.
Наверное, в моей голове промелькнула мысль, что не зря в книгах о привидениях говорится о могильном холоде, сопровождающем их появление, потому что гость немедленно ответил:
«Всё это ерунда! Ты думаешь, что дрожишь от холода…А что скажешь о выражении «дрожать от страха»? Но тебе нечего бояться, – и протянув руку, видимо, чтобы погладить меня по щеке, вдруг воскликнул: – да у тебя же температура!».
Мгновенно появились стакан воды и таблетка. Я взяла всё это неохотно.
– Не бойся! – увидев мои сомнения, сказал он. – Я не собираюсь тебя травить! Это просто аспирин. Вопреки вашему фольклору, мы никогда не делаем ничего плохого людям. Слишком в разных сферах лежат наши интересы. И они никак не пересекаются.
– А полтергейст?
– Ты говоришь о подносе? Но он был всего лишь поводом для нашего знакомства…
– Нет, я имею в виду те хулиганские выходки с разбиванием посуды и даже членовредительством, о которых предостаточно написано в литературе и прессе.
– Да, это серьёзное обвинение! Могу только сказать, что инициаторы, а точнее, заказчики этих бесчинств живут не в «тонком мире».
Больше он ничего не сказал. Ещё раз заботливо поправив на мне одеяло, он стал медленно растворяться в воздухе. И как только совсем исчез, Рица с громким лаем выбежала в коридор – в дверном замке поворачивался ключ…
И вдруг я заметила, что вижу дочь не сбоку и снизу, а откуда-то сверху, возможно, даже из-под потолка. И в то же время сама остаюсь лежать на диване – я ощущала спиной все его неровности, чувствовала под головой жёсткость валика, заменившего мне подушку, и тяжесть одеяла… Сделав над собой усилие, я открыла глаза.
– Ты не спишь! – обрадовалась дочь.
– Как ты догадалась приехать? – выговорила я, с трудом шевеля пересохшими от температуры губами.
– Ты же сама сбросила сообщение мне на пейджер! Вот, читай!
Она нажала кнопку, и на экране высветилось: «Я заболела. Приезжай скорее. Мама».
– Я ещё удивилась, что ты воспользовалась пейджером, а не телефоном, но потом решила, что просто не сумела дозвониться – с нашей линией это не удивительно.
– Не помню, чтобы тебе звонила… и сообщения этого не помню…
– Хорошо, что врач уже был. Лекарства это он оставил?
– И врача не помню…
– Давай-ка, ещё раз померим температуру, – она говорила, совершенно не обращая внимания на мои слова.
– Наташа, – ещё раз сказала я, – что-то не помню ни своего звонка, ни приходившего врача!
– Но он всё же был здесь! Даже рецепт оставил. Штампа поликлиники, правда, нет – зато есть его личная печать. Вот смотри: Алексей Сергеевич Голдберг.
Мне оставалось только согласиться.
– Прекрасно! – весело сказала Наталья, взяв у меня градусник, – температура уже снизилась, – и она стала торопливо собираться. – Завтра приеду. Не скучай! Телевизор не смотри – лучше почитай вот свежую газетку, – и она ушла.
Оставшись одна, я заметила, что уже сумерки. События, которые в моей памяти укладывались всего в несколько минут, на самом деле длились около семи часов. Значит, я действительно какое-то время была в забытьи, перепутав сон с явью.
Включив стоящую в изголовье дивана лампу, я развернула принесённую дочерью газету. Полоса, посвящённая новостям дня, была крупно озаглавлена: «Грипп наступает на город». А ниже сообщалось, что уже закрыты на карантин все учебные заведения – от школ до университетов.
«Вот если бы прочитать эту газету утром, то не надо было бы тащиться на работу, провоцируя болезнь», – подумала я. Хотя в свете всех последних событий уже начала сомневаться, а ездила ли вообще куда-то…
Откладывая газету в сторону, я вдруг выхватила взглядом что-то знакомое.
«Точно! Это же фамилия доктора, подписавшего рецепт, лежащий у меня на столе, – Голдберг», – с волнением поняла я.
Заметка называлась «Жертва гриппа – врач». В ней сообщалось, что молодой терапевт А.С. Голдберг первым принял на себя удар эпидемии. Поставив на ноги ни один десяток пациентов, сам он скончался от длившейся всего несколько часов пневмонии, вызванной вирусом гриппа.
Не веря своим глазам, я набрала телефонный номер поликлиники:
– Извините, ко мне сегодня приходил врач Голдберг…
– Терапевт с такой фамилией у нас не работает, – сказали на том конце провода. И повесили трубку.
Я дрожащей рукой нажала кнопку памяти телефона. Бесстрастный голос назвал время моего предыдущего звонка – вчерашний вечер. Сегодня ни в поликлинику, ни в квартиру дочери, ни в пейджинговую компанию звонков не было…
Вообще-то я никогда не была ни мнительной, ни излишне самокритичной. И уж тем более наплевала на чьё-либо мнение относительно своей внешности. Да никто и не говорил, что я слишком располнела. Наоборот, только и слышала: «Как ты прекрасно выглядишь! Как ты посвежела, как помолодела…».
Так что желание похудеть возникло без чьего-либо влияния. К тому же из чисто практического соображения: любимые джинсы в один далеко не самый прекрасный день вдруг не сошлись на мне – и всё.
Это случилось девятнадцатого февраля, как раз за неделю до моего дня рождения. Было восемь часов утра, я собиралась в университет. А тут такая неприятность! И я поняла – пора худеть! Решила ничего не откладывать, а посвятить этому следующие семь дней. Тем более, три из них были выходными, а на остальные, не считая сегодняшнего, выпало всего одно занятие – как раз двадцать шестого.
Уже всё было перемыто, когда я вспомнила, что не протерла круглое зеркало, висящее в прихожей. И лишь только коснулась его тряпкой, как оно каким-то непостижимым образом соскочило с гвоздя и вмиг разлетелось на несколько осколков.
Я ужасно расстроилась. Словно разбился не просто кусок стекла, а целый пласт жизни, которую он отражал последние десять лет. Это была уже вторая неприятность за сегодняшний день. И я решила, что успокоительный шопинг мне просто необходим.
Погода стояла чудесная: тепло, но не слякотно. Падал крупный снег. И было так тихо, как в продуваемом ветрами Симбирске бывает чрезвычайно редко. Пройдя по центральной улице с её многочисленными «супермаркетами» и «бутиками», я свернула в сторону заповедной части города, где, кроме маленьких лавочек, открытых специально для туристов, ничего никогда и не было. Зачем я туда пошла, не могу объяснить и теперь. Наверное, просто захотелось погулять по старинным улочкам в такой прекрасный зимний день.
Я открыла дверь, которая отозвалась звоном висящего над ней колокольчика, и оказалась в небольшой комнате со сводчатым потолком и побелёнными стенами. Эта почти монастырская строгость помещения была самым выгодным фоном для тех вещей, которые его наполняли.
Здесь бессистемно теснились: старый резной буфет с изысканным фарфором за зеркальными стёклами, лампа под большим оранжевым абажуром, стоящая на изящном круглом столике, ширма с диковинными птицами и…
Вдруг я увидела молодую стройную женщину, идущую мне навстречу. Она была в таком же, как у меня, чёрном каракулевом полушубке и длинной драповой юбке. Подойдя ближе, я с изумлением поняла, что это моё собственное отражение в большом старинном зеркале.
Впечатление было настолько сильным, что я тут же решила это зеркало купить. Цена, к счастью, оказалась не очень высокой и по странному совпадению равнялась именно той сумме, что лежала у меня в кошельке. По правде говоря, это были все мои деньги. Но я же хотела сесть на диету! Значит, волею случая, диета будет голодной…
– Зеркало продается в паре, – услышала я чей-то голос. И, обернувшись, увидела сухонького старичка в круглых очках, напоминающих пенсне (а может, это и было пенсне!).
– Но у меня денег только на одно зеркало…
– Это цена за весь комплект.
– А что в него ещё входит?
– Тоже зеркало, – старичок ткнул пальцем куда-то в угол.
Протиснувшись между столом и комодом, я подошла к зарешёченному окну, рядом с которым на стене висело небольшое овальное зеркало. Оно было совсем не похоже на первое – вместо резной рамы с потускневшим лаком и чуть растрескавшимся деревом – сияющий позолотой багет. Со стороны зеркало выглядело очень красивым. Но, заглянув в него, я отпрянула: на меня посмотрело полное и уже далеко не юное лицо.
«Что за чёрт!» – подумала я, но буквально сразу же сообразила, что зеркальное полотно, видимо, не совсем ровное и обладает увеличивающим эффектом. Подобные, но маленькие зеркальца продаются в косметических магазинах. Их назначение – помощь при нанесении макияжа, да ещё, наверное, пристальное наблюдение за своей внешностью. Но я совершенно не хотела, чтобы это пугало висело у меня дома…
– Можно, я заплачу полностью, а возьму только большое зеркало?
– Никак невозможно, – ответил старичок. – Это было главным условием того, кто их сдавал: зеркала должны продаваться в паре.
– А вешать их тоже обязательно рядом?
– На счет этого указаний не было.
«Ладно, – подумала я. – Уберу его куда-нибудь подальше…».
– Вас устроит через полчаса? – перебил мои мысли продавец. – Через несколько минут магазин закрывается, и я сам доставлю вам покупки.
Я с сомнением оглядела его хлипкую фигуру, но возражать не стала и молча протянула свою визитку.
Всю дорогу домой я думала об этом злополучном зеркале. И к концу пути решила, что его обязательно нужно повесить, причем, на самом видном месте, чтобы оно постоянно напоминало о моём несовершенстве и подвигало на какие-то действия.
Лишь только я зашла домой и успела раздеться, в дверь позвонили. На лестничной площадке стоял старичок с двумя упакованными в бумагу зеркалами (втащив их на пятый этаж, он даже не запыхался!). Я посмотрела вниз, но больше никого не увидела.
Продавец легко внёс зеркала в квартиру и деловито осведомился, куда вешать. Большое – разместили в холле, где прежде висело разбившееся, возле настенного телефона и старого светильника, а овальное – в гостиной, рядом с бронзовым бра.
Из-за всех событий и волнений я как-то забыла про еду, и, отметив в календаре первый день диеты, легла спать.
Утром я проснулась позднее обычного, но в комнатах царил полумрак – за окнами валил густой снег. Встав с постели, я сразу побежала к своим покупкам. Хотелось рассмотреть их получше. Включив в холле и верхний, и настенный светильники, я ещё раз убедилась, что зеркало очень красивое. Вместе с рамой высотой оно было под самый потолок. И состояло из двух неравных частей. Верхняя – вся резная, в форме короны, в центр которой, среди экзотических листьев и цветов, было вмонтировано небольшое круглое зеркало. Но, чтобы заглянуть в него, нужно было забраться на стремянку (потом я жалела, что поленилась это сделать!). Основное же полотно высотой было около двух метров.
Рассмотрев в нём своё отражение, я разгадала его необычный эффект. Это зеркало, как и его пара, тоже было кривое. Но его кривизна мне льстила. Оно чуть-чуть вытягивало фигуру. К тому же потускневшая от времени серебряная амальгама удачно скрывала морщинки и мелкие косметические недостатки.
Овальное зеркало, напротив, было очень ярким. Я подошла к нему с большой неохотой. Но отразившееся в нём моё лицо уже не показалось таким круглым. Объяснение я нашла быстро: мы повесили зеркало не горизонтально, как оно висело в магазине, а вертикально. Должно быть, увеличивающий эффект был в нём неодинаков. Но, так или иначе, настроение моё в это утро значительно улучшилось, и я, как никогда была готова к переменам в своей жизни
Следующие шесть дней мне запомнились гораздо меньше, чем начало эксперимента. Осталось лишь ощущение, что очень хотелось есть. Чем я занималась, помню смутно. Кажется, что-то читала, смотрела телевизор, слушала музыку, но по большей части спала. А просыпаясь, сразу вставала на весы, потом бежала к зеркалам.
Первой неожиданностью стало то, что к концу срока я похудела не на три килограмма, как предполагала, а на шесть. Хотя это не показалось таким уж странным и, конечно же, ничуть меня не расстроило. Невероятным было другое: зеркала разрушали мои представления о материальном мире. Несмотря на приличную потерю веса, в большом зеркале я, кажется, даже поправилась, хотя оставалась всё ещё стройной. А в овальном – моё отражение похудело и выглядело на удивление помолодевшим и похорошевшим. Но в доме больше не было зеркал, чтобы проверить этот эффект.
Настораживало ещё одно обстоятельство: все прошедшие дни воспринимались мной как один, утром которого я рассматривала зеркала, потом что-то делала, потом задремала, а проснулась уже двадцать шестого февраля. Хотя этот феномен известен, наверное, каждому: отпуска и праздники пролетают, как один миг. Оставалось только поверить, что на календаре действительно рабочий день, и, если не поспешить, можно опоздать на занятия в университете. Наскоро одевшись, я выскочила на улицу и уже через пару минут влезала в переполненный трамвай.
Хотя ехать всего три остановки, я протиснулась вглубь вагона и оказалась возле сидящего мужчины, примерно моего ровесника, который сразу приподнялся: «Садитесь, пожалуйста».
«Ого! – подумала я. – Джентльмен проявил внимание к леди…»
Но, отвергнув предложение, как незаслуженную награду, стала пробираться к выходу. У самой двери отдельное сиденье занимал младшеклассник. Увидев меня, он вскочил: «Садитесь, бабушка!»
«Какая я тебе бабушка», – хотела ответить я. Но трамвай в это мгновение остановился, и поток пассажиров вынес меня на остановку.
В толпе студентов я пошла, было, в сторону университета, потом резко остановилась, и ноги сами понесли меня в магазин. Не обращая внимания на удивлённый взгляд молодой продавщицы, я забежала в отдел женской одежды и сразу направилась к примерочной кабинке.
Из большого настенного зеркала на меня смотрела худая старуха. Её прозрачные светло-зелёные глаза были наполнены ужасом. Не справившись с потрясением, я опустилась прямо на пол и заплакала…
Ко мне уже бежали люди, кто-то звонил по телефону. Испугавшись, что вот сейчас меня схватят и увезут, я выскочила из магазина и сразу села в остановившуюся напротив входа маршрутку. Она ехала в центр. Выйдя возле заповедника, я почти бегом направилась к антикварному магазину.
Но, найдя нужный дом, очень удивилась, увидев над входом новую вывеску «ДАГЕСТАНСКИЕ ВИНА». Открыв дверь, которая всё так же отозвалась мелодичным звоном, я очутилась в знакомой комнате со сводчатым потолком. Но вместо старых вещей и мебели добрую треть помещения занимали небольшие деревянные бочки с блестящими медными краниками. А за прилавком стоял молодой усатый продавец.
На все мои вопросы он только пожимал плечами и повторял с сильным кавказским акцентом:
– Купы вына, дарагая. Чыстый вынаградный сок! Будэшь пыт – ищо сто лэт праживош!
Я побрела домой. Мои мысли путались. Любимая поговорка «не бывает безвыходных ситуаций» сейчас явно не срабатывала. Я действительно не знала, что мне делать…
В квартире надрывался телефон. Подняв трубку, я услышала голос секретаря нашей кафедры Марины:
– Елана Игоревна, это вы?
– Нет, это её дочь Наталья, – слегка изменив голос, ответила я. – К сожалению, мама попала в больницу. Должно быть, чем-то отравилась… Нет, ехать к ней не стоит. Она лежит в инфекционном отделении – туда не пускают и передачи тоже не принимают… Я думаю, ничего страшного, промоют желудок и через два-три дня будет здорова… – И повесила трубку.
Надо было успокоиться и что-то решать! Произошедшее не укладывалось в голове. Но, подумав, я вспомнила, что уже слышала о нечто подобном. Были случаи быстрого старения. Должно быть, диетой я нарушила какие-то функции своего организма… Просто нужно обратиться к врачу, который наверняка сможет остановить этот процесс, а возможно, и повернуть его вспять…
Всё выглядело вполне логичным, пока я не вспомнила о зеркалах. Их отражения противоречили не только моей логике, но и вообще здравому смыслу. Получалось, что эти два мерзких стекла растащили вместе с шестью килограммами веса и мою молодость.
Факт невероятный, но если всё же взять его за данность (или хотя бы предположить, что виноваты именно зеркала), то как узнать, когда они действуют? Когда я сплю? Или когда в них гляжусь? Или когда нахожусь в этой квартире? А может, постоянно? Ни на один из вопросов ответа не было.
Я стала вспоминать, не слышала ли когда-нибудь историю, хоть отдалённо напоминающую мою собственную. В голове вертелась только та, что придумал Оскар Уайльд. Но там был портрет (тоже, своего рода, зеркало!), и происходило всё с точностью до наоборот: старело изображение, а тот, с кого оно было написано (помнится, его звали Дориан Грей), оставался молодым и красивым. Чем там всё закончилось? Кажется, Дориан проткнул свой портрет ножом и сам погиб от этого удара, сделавшись старым и безобразным. А к его изображению вернулась красота.
Если следовать той же логике, я должна расколотить эти проклятые зеркала, и тогда ко мне вернётся всё, что они украли… А если нет? Если, разбив их, я навсегда уничтожу свою настоящую внешность? Или вообще убью себя?
Уже наступил вечер, а я всё сидела, закрывшись в спальне, и всё искала логику там, где её просто не могло быть. Я не боялась смерти, но с ужасом представляла, как дочь, не дозвонившись до меня по телефону, приедет сюда, отопрёт дверь своим ключом и обнаружит моё старое костлявое тело. Как она позвонит в милицию, и меня заберут, чтобы похоронить в общей могиле с бомжами, не поставив на ней ни креста, ни таблички с именем.
А настоящую Елану объявят во всероссийский розыск и через три года, как и положено, признают без вести пропавшей…
В этих невесёлых размышлениях я не заметила, как уснула. И впервые за последние дни увидела сон. Мне приснилась война с кривыми зеркалами. Моя армия состояла из нескольких десятков прямых зеркал. Они находились повсюду и отражали каждый уголок квартиры, не давая кривым стёклам хоть что-то исказить…
Когда я проснулась, уже было утро, солнечное и, наверное, морозное. Сон засел в голове в мельчайших подробностях. И наяву показался мне не лишённым смысла. А что, если действительно нарушить монополию кривых зеркал? Только вот где взять прямые? Я вспомнила, что разбившееся зеркало всё ещё лежит в мусорном ведре. Вытащив его осколки, я довольно быстро сложила их в единое целое, накрыла проклеенным картоном и положила под «пресс» двухтомного энциклопедического словаря.
Но одного зеркала было явно не достаточно. Поэтому я решила начать действовать, когда стемнеет, чтобы при электрическом освещении можно было использовать в качестве зеркал любые плоские стёкла: все три окна, дверки буфета и книжного шкафа, застеклённые акварели и фотографии, стенки аквариума.
Весь день я разрабатывала план. Вытащив из подкорки все знания физики и математики, я начертила подробную схему размещения стёкол, зеркал и источников света. Моей задачей было, чтобы ни один угол квартиры не остался неосвещённым и неотражённым.
Теперь оба кривых зеркала висели на противоположных стенах и отражали друг друга. Было задействовано и маленькое зеркало, вмонтированное в резную деревянную корону. К моей радости, оно оказалось совершенно прямым. Напротив него, над овальным зеркалом, я разместила своё восстановленное круглое.
К вечеру всё было перевешано и передвинуто, окна расшторены, стёкла протёрты. Помогла моя страсть к светильникам – в квартире оказалось двадцать семь источников света. И, как только стемнело, я их все включила.
Эффект был потрясающий: многократно отражённые лампочки своими лучами прошивали насквозь всё пространство, и оно также многократно отражалось в каждом кусочке стекла. В центре этого калейдоскопа я поставила стремянку и забралась на самый верх, чтобы отражаться в двух прямых зеркалах.
А внизу что-то происходило: боковым зрением я видела, как по кривым зеркалам будто пробегали волны. Возможно, это была игра светотени или моего воображения, но понять я не успела – в гостиной громко лопнула пружина в больших настенных часах.
Резкий звук перешёл в звон, который всё нарастал и становился всё выше. Я закрыла ладонями уши, но это не помогло. Комната вдруг завертелась вокруг меня (или это я закрутилась вместе со стремянкой?). Боясь упасть, я, цепляясь руками за ступени лестницы, сползла на пол. От уже невыносимого звука, казалось, вот-вот лопнет голова. Я снова зажала уши ладонями и крепко зажмурилась…
– Елана Игоревна! – кричала трубка голосом секретаря Марины. – Что случилось? У вас же первая пара…
Я ещё раз посмотрела на своё отражение и, не в силах сдержать радости, прокричала в ответ: «Ради Бога, извините! Но я только что проснулась…»
И джинсы своей сломанной молнией напоминали, какая толстая я была всего пару недель назад. Весы бесстрастно подтверждали, что я действительно похудела на шесть килограммов. Всё именно так и было. Что касается моего отражения... Так ведь и не такое может пригрезиться после недели голодной диеты! Хорошо, что звонок Марины пробудил меня от кошмара!
Но я всё же решила ещё раз сходить в тот странный магазин и найти старичка, продавшего мне зеркала. И как-то в начале марта вод вечер отправилась в заповедник...
«Электричество отключили», – сказал он вместо приветствия.
И, словно оправдываясь, добавил: «Я только вчера выиграл тендер на реставрацию этого здания…»
Узнав, что я интересуюсь хозяином антикварного магазина, он сообщил, что лично с ним знаком не был. Но слышал, что бизнес у него не пошёл, и ему пришлось всю свою коллекцию старинных вещей буквально за бесценок уступить перекупщику из Самары. А куда сам он делся – не известно. Может, тоже подался из города…
«Если у вас претензии к нему – ничем помочь не могу… хотя… я тут нашёл одну вещицу… Мне-то, как мужчине, она ни к чему. А вы возьмите её… в качестве компенсации».
И он вынес из соседней комнаты круглую серебряную коробочку, похожую на пудреницу. Открыв её под ближайшим уличным фонарем, я увидела, что это двойное зеркальце. Заглянув в одну половинку, я не сразу узнала своё отражение – из глубины стекла на меня глядела я, но только лет двадцать пять назад. Поколебавшись, я всё же взглянула в другую половинку. И увидела… ту старуху, которая несколько дней назад глянула на меня из зеркала примерочной кабинки. Я вздрогнула от ужаса. И, захлопнув коробочку, бросила её в сугроб.
Дома я кинулась к зеркалам. Но ничего необычного в них не увидела…
Остановка по требованию
Я даже обрадовалась, когда позвонила младшая сестра и предложила традиционные взаимные поздравления с завтрашним Женским днём перенести на сегодня.
– Через час все собираемся у мамы – не опаздывай! – строго предупредила она.
До родительского дома езды всего-то минут пятнадцать. К тому же дорога очень приятная. Сначала по центральной улице Гончарова. Я прохожу по ней каждый день, но из окна автобуса всё выглядит иначе: вроде и поднялась-то над землёй всего метра на полтора – а обзор уже расширился, и начинаешь замечать то, чего не видишь с тротуара.
Раньше, когда в Симбирске ещё ходил кольцевой трамвай, объезжая весь центр по кругу в обе стороны одним маршрутом «К», я иногда совершала на нём маленькие путешествия, пропуская и пропуская свою остановку. И каждый раз открывала для себя что-то новое. Вот начали ломать двухэтажный дом на углу. Жаль! Я очень его любила и из-за цвета кирпичей называла про себя «малиновый». Он простоял здесь больше ста лет и выглядел таким крепким, таким основательным! Да помешал строительству нового административного здания.
Зато через дорогу начали реставрировать деревянный «теремок». Наконец-то! Его спроектировал и построил архитектор Лифчак ещё в 1916 году и с тех пор наверняка не ремонтировали.
Особенно я любила такие поездки ранней весной, когда засыпанные снегом и «зацементированные» льдом выбоины на тротуарах, оттаяв, снова становятся ловушками для пешеходов. А трамвай мчит по городу, расплёскивая непроходимые лужи, и на остановках врывается в его тёплый салон свежий воздух с запахом мокрого снега и оттаявших тополей…
И вот уже показались справа вросшие в лёд корабли, а впереди – мост через Волгу…
Проделывая этот недолгий путь, я всегда испытываю волнение, словно возвращаюсь в далёкое счастливое прошлое. В родительской пятиэтажке, в которую сейчас направляюсь, я жила всего несколько месяцев, а дальше – у меня уже был свой дом, своя семья, своя жизнь. Но через дорогу от этого, не успевшего обрасти воспоминаниями дома, когда-то стоял маленький деревянный домик с садом, в котором прошло моё раннее детство.
Приезжая к родителям я почти всегда заглядываю сюда и вижу, как мало остаётся от того, что было…
Когда томит меня тревога,
А на пороге ждёт беда,
Давно знакомая дорога
Сама собой ведёт сюда.
Здесь был мой дом. И это помнит
Та верба, что который год
Бугрит асфальт, ломая корни,
И вопреки всему растёт.
Её я видела из окон,
Когда ещё я здесь жила…
Но как теперь ей одиноко
И как земля под ней мала!
И всё равно она сильнее,
Чем я, чем многие из нас –
Из тех, которые сумели
С родной землёй утратить связь.
Я удивилась, что помню это давнее стихотворение наизусть. Думая об этом, я не заметила, что раскачиваюсь в такт своим стихам, а в голове возникло ещё одно, написанное давным давно:
Я уходила без истерик –
Ушла и всё. И нет мне дела.
А память, словно мне не веря,
Уйти со мной не захотела.
Она осталась в этом доме
И ставни наглухо закрыла.
Где хлам да пыль везде, а кроме –
Лишь эхо бродит сиротливо.
Она живёт там и поныне,
Хоть дома нет давно на свете…
На пустыре среди полыни
Гуляет бесшабашный ветер.
Но ждёт она. И знает точно,
Что я вернусь на это место…
О, как безжалостно и прочно
К себе привязывает детство.
Сейчас, глядя на покрытую льдом и укрытую снегом Волгу, я вспоминала такой же поздне-зимний день моего детства – сугробы выше забора, заваленный снегом сад и маленькую себя, глядящую в разрисованное морозом окно.
Почему-то, вспоминая детство, я всегда представляю позднюю зиму или раннюю весну, когда сугробы ещё не осели, но ручьи уже пробивают в них тоннели...
Я помню ощущение тепла
От пламени печи. Пирог пекла
В то утро мама. Тёплая от сна,
Сидела рядом я. Вода текла
Из крана в чайник. За окном весна
Текла прозрачными холодными ручьями.
А дом был воплощением тепла.
И было хорошо следить за чаем,
Как он темнеет в чашке из стекла.
– неожиданно сложилось в моей голове.
За этими воспоминаниями я и не заметила, как мост кончился.
На противоположном берегу до родительского дома – всего одна остановка, не считая той, что сразу за мостом. Но не помню, чтобы кто-то когда-то на ней выходил. Она называется «По требованию», поэтому автобус может проехать мимо не останавливаясь. А мне всегда хотелось выйти именно здесь.
Думая об этом, я машинально встала, и лишь только остался позади пологий спуск с волжской дамбы, направилась к первой двери.
«Выходите?» – спросил меня кондуктор.
Я кивнула, и водитель послушно остановил автобус.
На остановке не оказалось не только людей, но даже – следов. Вокруг также было совершенно безлюдно. Вдоль дороги, по той стороне, где я вышла, тянулись засыпанные снегом садовые участки.
За ветхими заборами среди голых фруктовых деревьев стояли маленькие, большей частью уже покосившиеся дачные домики, да кое-где – непокрытые плёнкой остовы теплиц, похожие на скелеты огромных доисторических чудовищ.
На противоположной стороне, метрах в ста от дороги, виднелись старые деревянные дома частного сектора. А ещё дальше возвышались новые бетонные коробки.
«Сколько понастроили! – подумала я. – Будто не была здесь не три месяца, а, по крайней мере, три года».
Стоял один из тех ранневесенних дней, когда утром ещё морозит, а к полудню снег по обочинам дорог становится ноздреватым и пропитанным водой, точно губка. Дорога ещё не раскисла, и я пошла по ней на удивление быстро.
Новые многоэтажки, видневшиеся впереди, то приближались, то снова удалялись, будто я шла по спирали. Но вдруг новостройки оказались далеко позади меня – я вошла в свой старый двор.
Наверное, и через сто лет здесь ничего не изменится! Будут стоять всё те же деревянные скамейки без спинок и качели с выломанными сиденьями. Расти тополя со спиленными верхушками, и своими устремлёнными вверх ветками они всё также будут напоминать растрепанные метла, насаженные на толстые стволы-черенки…
Поднявшись на четвёртый этаж, я увидела, что родители поменяли дверь: вместо обшарпанного дерматина – сияющий лаком натуральный дуб.
«Когда это они так разбогатели?» – удивилась я и нажала кнопку звонка.
Неожиданно раздалась мелодичная трель, а не привычный дребезжащий звук. Дверь открыла изящная женщина со струящимися по плечам светлыми волосами, одетая в длинную тёмно-зелёную юбку из тонкого драпа и оливкового цвета трикотажную блузу, расстёгнутые две верхние пуговицы которой открывали висящее на шее янтарное ожерелье.
Эти бусы я уже где-то видела. И лицо женщины кого-то мне напоминало, но не могла понять, кого именно.
– Вы ко мне? – спросила она каким-то очень знакомым голосом.
– Нет, я к Лидии Сергеевне…
– А вы, собственно, кто?
– Я её дочь Лана. Елана Игоревна Неклюдова.
– Девушка, это я Елана Игоревна Неклюдова. И хотя не отказалась бы от ваших лет, но, к сожалению, несколько дней назад мне исполнилось уже сорок восемь.
Дверь захлопнулась. Я слышала, как женщина, должно быть, отвечая на чей-то вопрос, говорила:
«Какая-то ненормальная! Одета так, как мы ходили лет двадцать пять назад. И, представляешь, – с утра при макияже!».
Я была настолько обескуражена, что не заметила, как дошла до остановки. И только под жёлтой табличкой «По требованию» наконец догадалась: это же приехала мамина младшая сестра! Вот почему она мне показалась знакомой… Надо же, как разыграли! Теперь, наверное, смеются.
…И я снова оказалась возле родительской квартиры. «Лакированный дуб» почему-то уже не выглядел таким новым и дорогим, как в прошлый раз. А кнопка звонка вообще не отозвалась никаким звуком. Постучав несколько минут, я услышала тихие шаги.
Дверь приоткрылась на длину металлической цепочки. И в образовавшемся проёме возникла аккуратная, коротко стриженная старушка в узких штанишках до колена и свободной футболке. Она вопросительно на меня посмотрела.
– Мне Лидию Сергеевну… – не очень уверенно начала я.
– Что вы, деточка, она уж давно здесь не живёт.
– Переехала?
– Можно сказать и так. А для чего вам нужна Лидия Сергеевна?
– Я её дочь, Елана.
– Да Бог с вами! Если бы вы были её дочерью, то она родила бы вас уже за девяносто лет…
И дверь тихо затворилась.
…Каким-то непостижимым образом я снова оказалась на знакомой остановке. И теперь уже не понимала ровным счётом ничего: если это розыгрыш, то слишком уж затянулся!
«Этому надо положить конец!» – громко, словно обращаясь к невидимому собеседнику, сказала я.
…И снова передо мной возникла дубовая дверь. Стучать пришлось долго. Но обитатели квартиры не подавали никаких признаков жизни. Наконец меня осенило: есть же ключ!
И только я вставила его в замочную скважину, как дверь сама с тихим скрипом отворилась. Из квартиры потянуло затхлым воздухом нежилого помещения. Несмотря на солнечный день, в ней было совершенно темно. И так тихо, как никогда не бывает там, где находится хотя бы одна живая душа.
Заходить внутрь расхотелось. И я, решительно захлопнув дверь, поспешила вниз, прыгая сразу через две-три ступеньки.
Увидев вместо номера маршрута табличку «Служебный», я всё равно подняла руку. И когда дверь открылась, заглянула в салон. Он был совершенно пуст. Я хотела спросить, куда едет автобус, но вместо этого получилось: «Скажите, пожалуйста, какой сегодня год?»
Молодой водитель не удивился вопросу и серьёзно ответил: «Сегодня седьмое марта две тысячи третьего года. Сейчас двенадцать часов по полудни. А находитесь вы на остановке «По требованию».
Подняв трубку, я услышала мамин голос: «Елана! Ты ещё дома! Мы же все тебя ждём…».
Ну как я могла ей объяснить, что буквально четверть часа назад я, ставшая вдруг двадцатичетырёхлетней, видела себя в сорок восемь и в девяносто шесть лет? И даже заглянула туда, где меня уже не было…
Морочная колея
Вот написала «свидетель» и засомневалась, потому что на самом-то деле… Впрочем, всё по порядку.
В том году была затяжная весна, с возвратными холодами и снегом, выпавшим на первую листву. Тепло стало только в начале июня. И сразу же возле магазинов появились бабульки с душистыми белыми шарами в чашах из продолговатых, плотно прижатых друг к другу листьев. Значит, в лесу распустились ландыши.
Борис достал с антресолей рюкзачок, я положила в него пару слоёных бутербродов (с колбасой, сыром и солёным огурцом), бутылку минералки – и в сад. Посмотреть, как перезимовали растения. Розы, наконец, открыть, листья прошлогодние убрать. А на обратном пути пройти пешком через дубовую рощу и набрать ландышей – их там, хоть коси!
В саду мы управились засветло (июньский день долог) и в лес вошли, когда солнце стояло ещё высоко. Здесь у нас возник короткий спор. Борис считал, что лучше пойти по опушке – ландышей и с края много. А в роще очень сыро – на тропинках кое-где даже лужи. Да и не ходили мы этой дорогой ни разу.
Он стоял на своём, и согласился идти через лес лишь после того, как я насмешливо крикнула:
– Просто ты боишься заблудиться в трёх соснах! Вернее, дубах…
Надо сказать, что весь лесок как раз и занимает не более трёх квадратных километров (полтора – в ширину и два – в длину). С востока, севера и запада его окружают садовые участки, а южной стороной он примыкает к шоссе, по которому проходит городской маршрутный автобус. Нам, чтобы попасть на остановку, нужно было или обойти рощу кругом, или пересечь её по диагонали. В споре о том, как всё же идти, мы незаметно допили минералку (бутерброды съели ещё в саду), и я бросила бутылку возле пенька, на котором сидела. Даже не знаю, зачем это сделала – никогда не оставляю за собой мусора.
В лесу, действительно, было сыро. К тому же, тропинка скоро влилась в проезжую дорогу, которая превратилась за весну в две глубокие колеи, заполненные липкой грязью. Мы пошли между ними – здесь было посуше. Я молчала, чувствуя себя виноватой. А Борис, также молча, всем своим видом это подтверждал.
Наконец, дорога вывела к просеке, пересекающей лес поперёк. Справа, на западе, виднелись сады. Слева просека упиралась в какие-то холмы и строения. Не сговариваясь, мы повернули туда. Но, подойдя ближе, уткнулись в заграждение из колючей проволоки, которое издалека не было видно.
– Наверное, это территория бывшего локатора, – предположил Борис. – А под холмами – бункеры.
Я вспомнила, что, действительно, по дороге в сад мы проезжаем остановку «Локатор» – значит, почти пришли. Наверняка, до трассы осталось метров пятьсот вдоль «колючки».
– А где сам локатор? – спросила я у Бориса.
– Ты разве не помнишь? Его же демонтировали, когда у жителей северной части города обнаружили повышенную заболеваемость раком, – ответил он, словно процитировав газетный материал.
– Да! Было что-то такое…
Действительно, лет пятнадцать назад, на волне перестройки и гласности, облздравотдел обнародовал закрытые статистические данные о «причинах смертности населения». И оказалось, что из каждых десяти умерших горожан трое проживали в зоне прямой видимости локатора. Под натиском возмущенных жителей района локатор демонтировали, военную часть перевели в другое место, и общественность успокоилась.
– А, давай, посмотрим, что там осталось, – предложила я.
– С ума сошла!
Но я уже перешагнула через проволоку в том месте, где она провисла почти до земли, и направилась в сторону одного из холмов. Борис, хотя и с неохотой, поплёлся следом. Мы уперлись в зелёную металлическую дверь, которую заметили, только подойдя к ней вплотную. Я потянула на себя железную скобу, служащую ручкой, и дверь неожиданно легко поддалась.
Просторная комната, в которую мы вошли, выглядела так, словно в ней только что были люди. Под потолком горела единственная, но большая и яркая лампочка. Прямо под ней стоял стол с разложенными на нём бумагами. На правой стене висела огромная карта мира с приколотыми к ней разноцветными флажками. Слева от входа какие-то приборы, закрепленные на металлических стойках, перемигивались попеременно загорающимися красными, жёлтыми и зелёными огоньками. А стены напротив не было вообще. Вместо неё открывался полутёмный тоннель, по низкому потолку которого уходили в бесконечность тусклые лампочки.
Я растерянно повернулась к Борису и застыла от ужаса: позади него стоял огромного роста солдат, одной своей ручищей держа вывернутые за спину обе его руки, а другой – закрывая ему рот, а точнее, почти всё лицо. Второй солдат стоял рядом, направив в мою сторону свой автомат. Его губы шевелились, но из-за пронзительного звона в ушах я не сразу услышала, что именно он говорил.
– …проникли на военный объект? – донеслось до меня.
В этот момент зазвонил висящий возле входной двери телефон – странный чёрный аппарат без диска. Второй солдат, всё также направляя на меня автомат, снял трубку. И через мгновенье тишины произнес громко и чётко: «Есть!»
Повернувшись в мою сторону, он, без единого слова, указал автоматом на открытую входную дверь. Я также молча вышла. И не оглядываясь, не услышала, а скорее почувствовала, как Борис пошёл следом, а солдат с автоматом – за ним. Другой охранник, видимо, остался в бункере.
Мы обогнули холм, и дорога пошла вдоль проволочного ограждения в сторону локатора, который, оказывается, просто закрывался холмом. Наш конвоир изредка подавал команды: «Направо!», «Прямо!» И как только я поняла, что следующая команда снова будет «Направо!», и мы повернём от «колючки» вглубь зоны, вдруг резко рванула влево.
За спиной ударила автоматная очередь. Но я уже пролезла сквозь редкое проволочное ограждение и побежала, не разбирая дороги, напрямик через лес, не слыша выстрелов и не оглядываясь, чтобы посмотреть, бежит ли Борис.
– Ну, и где ландыши? – насмешливо поинтересовался он.
Выхватив из его рук бутылку и жадно допив её содержимое, я открыла, было, рот, чтобы выяснить у Бориса, как он здесь оказался, но вместо этого произнесла:
– Я обнаружила в лесу кое-что поинтереснее цветов! Пойдём – покажу!
Борис нехотя встал, а я, покрутив в руках пустую бутылку, удивившись, что в ней что-то ещё оставалось, снова бросила её возле пенька. Мы проделали тот же путь, что и в первый раз: сначала по тропинке, затем по колее и, наконец, по просеке, которая привела нас к «запретной зоне».
– Это же территория бывшего локатора! – сразу узнал Борис.
– Да! Ты помнишь ту историю?..
– Конечно! Его демонтировали, когда обнаружили отрицательное влияние радиоволн на здоровье населения близлежащих районов, – он снова говорил так, словно читал газету. И показав на ближайший холм, добавил: Должно быть, там внутри – бункер.
– Давай, посмотрим! – предложила я. И не дожидаясь ответа, направилась в сторону входа в уже знакомое мне помещение. Борис, всячески выражая своё недовольство, пошёл следом.
На знакомой двери висел замок. И было такое ощущение, что внутрь давно никто не входил – и накладка, и сам замок уже покрылись ржавчиной.
Удивившись таким переменам, я решила во что бы то ни стало попасть в бункер. Поискав глазами что-нибудь тяжёлое, я подняла половинку силикатного кирпича и подала Борису:
– Попробуй сбить замок!
– Ты что!
– Там, внутри, наверняка, давно и нет ничего…
– А тебе-то чего там надо?
– Интересно же! – и решив больше не уговаривать Бориса, я с размаха ударила по замку.
–Что это вы здесь хозяйничаете?! – Услышала я в тот же миг за своей спиной.
Всего в каких-нибудь двух шагах от нас стоял бородатый дед с двустволкой наперевес, а у его левой ноги сидела овчарка. Такая огромная, что её большие стоячие уши доходили хозяину чуть ли не до плеча. Она не шевелилась и, не мигая, смотрела прямо на меня.
– Житья от вас нет, – продолжал старик. – Полгода, как демонтировали локатор. Уж растащили всё до последней проволочки. А лазят и лазят, лазят и лазят!
Я поняла, что он принял нас за охотников за цветметом, поэтому торопливо ответила:
– Да не надо нам ничего! Мы просто так – из любопытства…
– Знамо – из любопытства! А рюкзачок-то прихватили! И оделись поплоше! Из любопытства замки не сбивают! Ну, ничего, сейчас приедет милиция – она разберётся! Пошли на КПП! – и он дулом двустволки указал в сторону построек в дальнем углу «зоны».
Потом направил своё ружье на нас, подергивая им так, словно предлагая поднять руки. Однако ничего не сказал, только пропустил нас вперёд. Сам же пошёл следом. А собака потрусила слева, оказавшись как раз между мной и проволокой. Путь к побегу был отрезан. Я лихорадочно соображала, что же делать. Ситуация казалась безвыходной.
А ведь дед-то, наверняка, уже вызвал милицию. Это он только с виду такой безобидный. Выглядит даже комично: на ногах растоптанные валенки с калошами. Ватные штаны и фуфайка защитного цвета – наверняка, достались от старых хозяев локатора. Шапка тоже солдатская – серая, отделанная цигейкой ушанка. Только звёздочку снял – должно быть, отдал внуку. Да, одет он, конечно, не по сезону. Значит, мёрзнет… Может, у него ревматизм, ноги больные. Тогда, если мы побежим – он следом не кинется. И стрелять не будет! Мы ведь ничего не взяли, ни на кого не напали – так за что же нас в спину… Но собака… Она-то не будет размышлять, виноваты мы или нет. Проникли на её территорию – уже враги! Вон, с какой ненавистью смотрела на меня возле бункера…
В этих размышлениях я и не заметила, что мы почти пришли. На стоящем впереди сарайчике, действительно, было крупно написано белой краской КПП, что на языке военных означает: «Контрольно-пропускной пункт». Однако откуда или куда осуществлялся пропуск – было непонятно: сарайчик стоял в самом дальнем и глухом углу «зоны», и поблизости не было ни ворот, ни калитки.
На подходе к КПП тропинка, огибая столбик с надписью «кабель», делала крюк, почти вплотную подходя к колючей проволоке. И лишь только мы дошли до этого места, как я, не успев даже ни о чём подумать, рванула сквозь редкое ограждение. И последнее, что услышала, – это лязг собачьих зубов, сомкнувшихся прямо за моей спиной. Дальше я в полной тишине неслась через лес.
– Отдыхаешь! А меня собака чуть не загрызла!
– Говорил же тебе: «Не ходи!». А ты: «Там ландыши крупнее!». Ну, и где твои ландыши?
– Я обнаружила в лесу кое-что поинтереснее цветов! – автоматически проговорила я. – Пойдём – покажу!
В голове моей был сумбур: что вообще происходит? Почему, после того, как мы уходим вместе, возвращаюсь я одна? А муж оказывается всё в той же исходной точке, словно никуда и не уходил. И почему я ни о чем не могу спросить вслух? Слова так и застревают в горле! Я даже покашляла, чтобы их «протолкнуть». Борис тут же протянул мне бутылку с водой. Глотнув минералки, я перестала кашлять, но всё равно ничего не сказала, а молча пошла по знакомой тропинке, на ходу засовывая в рюкзак так и не допитую бутылку.
В третий раз мы проделали весь путь до «запретной зоны», кажется, ещё быстрее. У колючей проволоки Борис снова пересказал мне газетную заметку о локаторе. А я, уже совсем его не слушая, сразу полезла через ограждение.
Двери в бункер на сей раз вообще не оказалось, а вход был заколочен крест-накрест двумя горбылями. Протиснувшись между ними и осветив зажигалкой помещение, я не обнаружила ничего интересного: пустые, некогда побеленные стены, с кое-где обвалившейся штукатуркой, земляной пол (видимо, окрестные дачники растащили доски для своих нужд). Вход в тоннель вообще завален строительным мусором. Я направилась, было, туда, но Борис, взяв меня за руку, чуть ли не силой вывел из бункера.
В «зоне» было пусто, но вдали виднелись какие-то постройки. Подойдя ближе, мы поняли, что это место обитаемо. На окнах маленького кирпичного домика висели занавески. Небольшой огородный участок был уже вскопан и поделён на грядки. А в дальнем его углу, сбоку от дома, возле собачьей будки сидела, как мне показалось, всё та же овчарка. И хотя она не лаяла, но уже недружелюбно на нас смотрела.
– Пойдём, а то инкриминируют нам вторжение в чужую собственность, – сказал Борис, глядя в сторону пса. Я молча кивнула.
Мы выбрались за колючую проволоку и пошли вдоль неё в сторону шоссе. Тропинка была проторённой и сухой. Это оказалось кстати, потому что начало стремительно темнеть, и последние несколько десятков метров мы прошли буквально на ощупь, в кромешной тьме. На остановке уже стоял автобус. Видимо, водитель в темноте как-то заметил наше приближение и решил подождать. В салоне сидела только кондукторша.
– Откуда это вы так поздно? – поинтересовалась она.
– За ландышами ходили, – ответила я.
– И не нашли?!
– Просто рвать не захотели! Понимаете, равновесие в природе такое хрупкое, что даже один сорванный цветок или, например, брошенная пустая бутылка могут заставить всё вокруг измениться…
Кондукторша понимающе улыбнулась и крикнула водителю: «Поехали!».
Наконец я решила заняться ремонтом часов. Но, зайдя утром девятого марта в ближайшую мастерскую, узнала, что «данная модель давно снята с производства и деталей для неё нет». И снова мне посоветовали сходить к Ивану Карловичу Гюйгенсу, у которого эта пружина вполне могла быть, потому что он всю жизнь коллекционирует часы. Приобретает даже те, которые не подлежат восстановлению. Специально на запасные части.
Но даже если бы она и была, то, наверное, я её не заметила бы, потому что всё моё внимание сразу поглотили часы. Никогда не видела такого их количества и разнообразия. Здесь, казалось, были все виды часов – от примитивных ходиков в форме кошачьей мордочки с бегающими глазами, висевших прежде в какой-нибудь деревенской избе до почти двухметровых напольных, должно быть, когда-то украшавших залу в дворянском особняке.
Увлечённая рассматриванием часов, я и не заметила, что меня также рассматривают – в дверях соседней комнаты стоял высокий худой старик с пышной седой шевелюрой. Когда наши взгляды встретились, он учтиво поклонился:
– Иван Карлович Гюйгенс.
– Елана Игоревна Неклюдова, – автоматически в том же тоне ответила я, и мы оба рассмеялись.
– Интересуетесь часами?
– Очень!
– Да, у меня есть любопытные экземпляры! Но самая большая редкость не здесь. Хотите, покажу?
– Конечно!
Сходив в соседнюю комнату, он принёс небольшой футляр, обтянутый чёрной кожей. Внутри его, на тёмно-синем бархате, лежали круглые карманные часы.
– Настоящий «Брегет», – похвастался старик. – Двести с лишним лет, а всё ещё ходят. Да так точно, что я по ним все часы сверяю. – И он захлопнул футляр, не дав мне даже дотронуться до реликвии.
Унеся «Брегет», Иван Карлович, наконец, задал самый естественный для часовщика вопрос: «Что же случилось с вашими часами?»
Я в двух словах объяснила суть проблемы и с радостью услышала, что нужная пружина у него есть, и можно приносить часы. А когда я уже, было, собралась уходить, он неожиданно спросил:
– Вы знаете, что такое время?
– Ну, точного определения, боюсь, дать не смогу… кажется, это одна из форм существования материи…
– Вот именно! – почему-то обрадовался часовщик. И, не сказав больше ни слова, удалился в соседнюю комнату.
Постояв ещё немного, но так и не дождавшись продолжения разговора, я вышла из мастерской.
«Странный старик…» – думала я.
Но его вопрос так и засел у меня в голове. По дороге домой я зашла в библиотеку и взяла монографию о происхождении и сущности времени. Перед сном, раскрыв довольно увесистый том и пропустив все научные обоснования данный темы, я нашла главу, посвящённую загадкам и парадоксам времени. И с удивлением узнала историю, которая произошла в начале мая тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года.
В тот день супруги Видаль из аргентинского города Часкомус отправились на своём автомобиле в город Майцу, находящийся всего в ста пятидесяти милях. Их друзья, которые поехали туда же, но на другой машине, добрались до места раньше и, не дождавшись супругов, поехали им навстречу. Однако на дороге они никого не обнаружили.
Через некоторое время господин Видаль позвонил сам из… консульства Аргентины в Мехико. Он сообщил, что в пути они попали в плотный туман и больше ничего не помнят. Очнулись только часа через два и… за четыре тысячи миль от своего города.
Главным «героем» в данной истории оказался именно необычный туман, который имеет своё научное название – «облако времени». По сути, это аномальная зона, внутри которой время течёт совсем по-другому.
Эта информация настолько меня захватила, что мне не терпелось ею поделиться, – и назавтра, взяв часы, я отправилась в мастерскую.
– А что вы думаете о бестелесном путешествии во времени и пространстве? – услышала я за спиной его голос.
– Вы имеете в виду путешествие души без тела?
– Если вас смущает слово «душа», то называйте это «энергетической сущностью» или «экзосоматической системой». Но вы ведь не будете отрицать, что нечто такое в нас есть?
– Вообще-то… – но тут я увидела, что отвечать некому – часовщик исчез.
Дома я снова взялась за монографию. И буквально в следующей главе прочитала, что уже более ста лет проводятся опыты, подтверждающие существование души (или как её ещё назвать!). Под гипнозом из тела выделяется его чувствительность. Получается, что органы чувств остаются на месте, а обоняние, осязание, вкус, зрение, слух, а также (что уж совсем невероятно!) и разум существуют сами по себе. Они могут образовывать человекоподобную сущность и в качестве нашего двойника путешествовать без участия тела. Конечно, я утрирую. Но полученная информация произвела на меня сильное впечатление.
Хотя всё же больше я думала о старике, вернее, о его вопросах. Подбрасывая эти задачки, он явно вёл меня к какой-то своей цели. И мне не терпелось эту цель увидеть. Я едва дождалась назначенного времени, чтобы забрать часы.
Внезапно обернувшись, я увидела прямо у себя за спиной старика, держащего в руках мои часы.
– Всё в порядке, – сказал он. – Я заменил пружину, почистил весь механизм. Думаю, он прослужит ещё не один десяток лет.
Он упаковал часы и протянул их мне.
– Спасибо! – я взяла пакет и направилась к выходу.
– Погодите! – остановил меня старик. – Мы же с вами не договорили! Вы слышали о парадоксах времени?
– Кое-что! – И я рассказала историю с автомобилем, оказавшимся вместо Аргентины в Мексике.
– Вы считаете, всё это было на самом деле?
– Не думаю! Вероятно, супруги Видаль улетели в Мехико на самолёте и таким образом всех разыграли…
– Скорее, это была ракета, – пошутил часовщик. – Посмотрим, что вы скажете об истории, произошедшей с круизным судном «Морская звезда»… 16 октября 1992 года оно с десятью туристами и тридцатью членами экипажа на борту отправилось из Бомбея в Малайзию. Внезапно начался сильный шторм. С корабля был послан сигнал SOS, и пять катеров береговой охраны отправились ему на помощь.
– Корабль, конечно же, не нашли…
– Как вы догадались? Он возник на глазах у изумленных рыбаков на том же месте и в тот же самый час, но… ровно три года спустя – 16 октября 1995 года. Причём на судне рассказ о его трёхлетнем исчезновении был воспринят как розыгрыш. По словам туристов и команды, буря началась всего два часа назад, а потом внезапно прекратилась… Как видите, у этой истории довольно много свидетелей.
– Ну, допустим…
– А что вы решили насчёт путешествия вне физического тела? – перебил меня Иван Карлович.
– Я думаю, что в принципе оно возможно. Но только на ближние расстояния – метра на два-три…
– Жаль! Очень жаль, что вы оказались скептиком… Но если бы вы верили в существование души, то поняли бы, что путешествие во времени возможно. Для этого нужно всего одно условие: научить душу покидать тело. И тогда…
«Что тогда?» – хотела спросить я, но старика рядом уже не было…
Я даже создала нечто вроде своей теории. Допустив, что душа действительно существует, предположила, что тогда она должна быть значительно мобильнее тела. И если для человека попадание в «облако времени» всегда случайность, то для его «экзосоматической системы» вполне реальна возможность отправиться на его поиски. Значит, найдя аномальную зону, душа сможет путешествовать во времени. Хотя зачем душе это «облако» – она и есть аномальная зона…
Сделав эти открытия, я непременно хотела поделиться ими с Иваном Карловичем. Возможно, он и сам пришёл к ним ещё раньше, чем я. Тогда мы вдвоём гораздо быстрее найдём способ, как заставить душу покидать тело и возвращаться в него по нашему желанию. Тем более в литературе уже описаны такие случаи.
И я отправилась в мастерскую.
И тут увидела… самого старика, который стоял поодаль, в тени дома, и смотрел на меня. Выглядел он немного странно, но я не успела понять почему.
– Иван Карлович, – кинулась я к нему.
Но оказалось, что на том месте, где он только что стоял, никого нет. Лишь небольшой выступ в стене, который я, должно быть, и приняла за человеческую фигуру.
Но мой возглас всё же имел результат: подходившая к дому старушка, видимо, приняла его за вопрос о часовщике и, остановившись, обстоятельно объяснила, что произошло. По её словам, несколько дней назад один из клиентов, пришедший за своими часами, обнаружил Ивана Карловича лежащим без сознания, прямо на полу посредине мастерской. Вызванная им скорая помощь увезла часовщика в Александровскую больницу. Там он сейчас и находится.
– Если вы за часами, – добавила старушка, то обратитесь во вторую квартиру – все выполненные заказы там.
– Нет, нет, свои часы я уже забрала, – сказала я. И, поблагодарив за информацию, поспешила в больницу.
В отделении реанимации, узнав, что я не родственница Ивана Карловича, со мной сначала даже не хотели разговаривать. Но я всё же настояла, и в приёмный покой вышел хмурый врач. Он сказал, что «пациент находится в коме, хотя причины этого не ясны, так как, учитывая его возраст, он практически здоров».
– Его состояние очень напоминает летаргический сон, – пробормотал врач напоследок и, не прощаясь, вышел.
Больше мне ничего узнать не удалось. И корить себя за то, что не пришла раньше, было бесполезно – оставалось лишь ждать, когда Иван Карлович очнётся.
И я ждала. Теперь я уже точно знала, что тогда, у стены дома, я видела именно его, точнее, его энергетическую сущность и надеялась, что он снова как-то себя проявит. Я прочитала массу литературы, ища ответ на вопрос, возможна ли вообще какая-то связь в подобном случае. И тогда возникла мысль о… телефоне. Изредка я набирала номер часовой мастерской.
Однажды даже показалось, что мне ответили – длинные гудки вдруг прервались, словно на другом конце подняли трубку. Там определенно кто-то был. Но он не проявлял себя никакими членораздельными звуками, и я решила, что это просто неполадки на линии.
Был и ещё один странный телефонный звонок, но теперь мне. Сняв трубку, я ничего не услышала, но почувствовала, что кто-то хочет со мной связаться…
– Это от Ивана Карловича…
– Он пришёл в себя! – обрадовалась я
– Нет, он умер… – и посыльный побежал по лестнице вниз.
Я тут же в дверях развернула записку. В ней было всего две строчки:
«Я научил душу покидать тело! Надеюсь, она захочет в него вернуться…»
.
Ещё и ещё раз вспоминая наши короткие разговоры, я пыталась найти хоть какую-то зацепку, малейший намёк на возможность встречи и на долгожданный ответ на мучивший меня вопрос: неужели удалось?! Но, дочитав монографию о природе времени, была вынуждена согласиться с его однонаправленностью. Путешествия в будущее могут быть только безвозвратными.
Я могла бы надеяться, что доживу до того времени, где находится сейчас Иван Карлович… Но, к сожалению, его физическое тело осталось в настоящем. А где его душа – кто знает!
Ну, декабрь-январь – понятно: переход из старого года в новый. С февралём-мартом тоже вроде ясно: здесь начинается мой собственный очередной год. Но чего примечательного в июне?
Однако я снова не заметила, как прошли апрель и май. И лишь в начале лета обрела ощущение времени.
Хотя этого самого времени как раз и не хватало. Как обычно, летняя сессия усложняется защитой дипломов. Всё это выливается в бесконечные консультации, экзамены, написание рецензий и отзывов, переживания за студентов: успеют – не успеют.
А на улице совсем некстати установилась жара. Да такая, что выходить не хотелось – дома можно было хотя бы спастись у вентилятора! Но, поработав с неделю в круглосуточном режиме, и он не выдержал – что-то в нём сломалось.
Сидеть в душной квартире уже не было никакого смысла, и, прихватив первую попавшуюся книгу, я вышла на блёклую, словно засвеченная фотография, улицу, щурясь сквозь тёмные очки на яркое полуденное солнце и вдыхая жареный воздух. Как-то мне сразу подумалось, что воздух именно жареный, словно всю его массу взяли и бросили на горячую землю, как бросают семечки на сковороду, чтобы покалить.
Точно такие же воздушные лужи плескались и на выложенной плитами площади перед Мемориалом. Её я пересекла почти бегом и с удовольствием окунулась в прохладу бульвара Венец. Здесь витали совсем другие запахи: медовый аромат цветущей липы смешивался с огуречной свежестью недавно скошенной травы. Такой воздух хотелось пить и пить.
На бульваре было почти пусто, лишь в разноцветных палатках летних кафе кое-где сидели посетители и потягивали из высоких стаканов холодное пиво. Я направилась к фонтану, раздумывая, куда сесть: под брызги на залитый солнцем бортик или на тенистую лавочку метрах в трёх от него. Сюда в ветреную погоду тоже долетает водяная пыль. Но сегодня было так тихо и знойно, что, кажется, и фонтан, экономя воду, бережливо, всю до капли возвращал её в бассейн.
Выбрала тень. Воздух здесь был не таким горячим, как на солнце, и скамейка не обожгла, а уютно приняла, располагая к отдыху. Отложив в сторону принесённую для чтения книгу я закрыла глаза.
Сами собой сложились строчки:
Какое лето за окном проходит!
Какие дни уносит суета!
Махнуть бы на неспешном теплоходе
В глухие заповедные места.
Снять угол с деревянною лежанкой
И роскошью лоскутных одеял.
И стать для местных некой «парижанкой»,
Всех модниц воплощая идеал.
Легко носить нездешние наряды.
И волосы нездешне заплетать.
И знать – не знать, кто поселился рядом.
И не писать, а только лишь читать.
Не заводить любовные романы –
Пусть даже будет с кем их заводить.
А все свои и не свои обманы
Менять на созерцание воды.
По вечерам пускать в каморку ветер
И запах остывающей реки.
А вместо писем посылать в конверте
Засушенные в книге васильки.
– Не любите жару? – услышала я надтреснутый фальцет и нехотя повернула голову в сторону говорящего.
На другом конце лавочки сидел высокий худой старик в белом лёгком костюме, в таких же белых тряпичных туфлях и в необычном головном уборе: шляпа – не шляпа, скорее, панама и тоже из белой ткани.
В Симбирске старички так не одеваются. И уж тем более не носят панам. Шляпу уж куда ни шло, но чаще ходят в фуражках или бейсболках. А он – ну точно дачник тургеневской или чеховской эпохи!
Светло-голубые, словно выцветшее от жары небо, глаза незнакомца смотрели вопросительно.
– Да, – наконец ответила я.
– Вот и славненько! – почему-то обрадовался старик. – А не выпить ли нам по стакану газировки?
Мне очень понравилось слово «газировка», словно пришедшее из детства, когда на каждом углу стояли автоматы и, бросив копейку, можно было выпить стакан простой газированной воды, а за три – ещё и с сиропом.
Эти автоматы почему-то всегда устанавливали на самом солнцепеке, и цветная сладкая жидкость, которую они выплескивали в гранёный стакан, была тёплой, пенилась, как пиво, но всё равно казалась необыкновенно вкусной.
В летнем кафе, по другую сторону фонтана, вместо газировки нам предложили «Фанты». И, достав из-за прозрачной дверцы холодильника сразу же запотевшие алюминиевые баночки, мы, не сговариваясь, покинули накалившийся брезентовый шатёр и вернулись на скамейку.
– А я люблю жару! – возвратился к прерванному разговору «дачник». – Старческим костям жар полезен. Я вот возвращаюсь с Юга, и выбрал теплоход, чтобы подольше побыть на солнце. Пока плывём, днём всё время нахожусь на верхней палубе.
«Так вот почему он так интересно одет!» – подумала я и, чтобы поддержать разговор, сказала:
– Так, значит, в Симбирске у вас остановка…
– Да. На целых четыре часа! Центр я уже осмотрел. У вас удивительный город – он словно застыл в оцепенении лет двадцать назад, и мне, старику, здесь особенно приятно. Но главное, у вас замечательная жара: воздух раскалённый и сухой, как в сауне. Он не обжигает, а прогревает насквозь, выгоняя из организма все хвори. Так славненько!
Я молчала, не разделяя его восторга.
– Другое дело – жар влажный, тяжёлый, затуманивающий мозг и заставляющий сердце работать с перебоями… Вам приходилось бывать в Петербурге, когда температура выше тридцати градусов, а влажность под сто процентов? В этой парилке, где нечем дышать!
– Нет. А разве в Питере бывает так жарко?
– Ну, вот – типичное восприятие нашего города: все знают о красоте белых ночей, но мало кто вспоминает о краткой, но страшно тяжёлой июльской жаре. Я коренной ленинградец, и не всегда удавалось в эти дни уехать из города. История, которую я хочу вам рассказать, произошла именно в июле. Вы верите в мистику? – неожиданно поинтересовался он.
– В мистику? Нет, пожалуй, – ответила я, мысленно удивившись, что старик задал вопрос, на который я пытаюсь ответить сама себе вот уже несколько месяцев.
– Вот и славненько! – повторил он свою излюбленную фразу. – Вашему материализму моя история не повредит. К тому же я и сам материалист. Да ещё и физик. Кстати, я не представился: Иван Иванович. А вы…
– Елана Игоревна, Лана.
– Так вот, Ланочка, я старый-старый физик. Пятьдесят лет занимался… впрочем, это вам вряд ли будет интересно. А работал я в НИИ радиоаппаратуры, что в Питере на Васильевском острове, недалеко от Смоленского кладбища. Вы наверняка бывали там, на могиле Ксении Петербуржской.
– Нет, я не хожу на кладбища.
– Вот и я не люблю! Да и ассоциации ненужные в последнее время возникают… Но это я отвлёкся! А история-то как раз и произошла на Смоленском кладбище. Как я уже сказал, в тот день стояла жуткая жара. За окном градусов тридцать пять, в нашей лаборатории – около того. Вентиляторы гоняли горячий воздух, лениво затекающий в помещение через все раскрытые настежь окна.
– Вы так об этом рассказываете, будто не любите жару.
– В то время я ещё не был её поклонником. А питерскую жару, отнимающую у человека все силы, я и до сих пор не люблю. Так вот, до обеда я измаялся настолько, что в перерыв, вместо того чтобы хлебать в столовой горячий борщ, отправился прогуляться под кладбищенскими деревьями. На это у меня было тридцать минут свободного времени. Выбрав самую тенистую аллею, я решил, что ровно пятнадцать минут буду идти вглубь кладбища, рассматривая надгробья слева от дороги, а вернусь по противоположной стороне. Так и сделал. Но когда время моей прогулки закончилось, я, неожиданно для себя, оказался не у входа, а в совершенно незнакомом месте.
– Как так? Вы же никуда не сворачивали?
– За это я ручаюсь: шёл только по прямой – и туда, и обратно.
– Мистика какая-то получается!
– Но мы же с вами в чудеса не верим! И я подошёл к этой ситуации с позиции физика, то есть как к задачке, которую необходимо решить. И секрет раскрыл быстро… Кстати, а что вы делали бы на моём месте?
– Я? Сначала, конечно же, испугалась бы. Но метаться в поисках выхода, наверно, не стала бы. Скорее, пошла бы по той же дороге в обратную сторону, решив, что где-то всё-таки пропустила поворот. И в этом не было бы ничего удивительного – ситуация для меня вполне обычная: я постоянно то уезжаю не в ту сторону, то пропускаю нужную остановку.
Старичок понимающе хмыкнул, но ничего не сказал.
– К тому же, вы говорите, день был жарким – значит, внимание ослаблено. Да и без этого, как считают учёные, человек в среднем каждые девяносто минут впадает в транс, и происходящее с ним в это время просто не помнит. В общем, я пошла бы назад в поисках пропущенного поворота.
– Вы очень близки к истине. Я действительно пропустил – только не поворот, а развилку, вернее, место слияния двух аллей в одну. Смотрите, как это выглядело.
Он вытащил из кармана ручку и, не снимая колпачка, прямо на земле начертил что-то вроде перевернутой заглавной латинской буквы Y.
– Я шёл по левой стороне левой же аллеи, рассматривая памятники. И место схождения её с другой аллеей, конечно же, не заметил, так как оно было справа от меня. На обратном пути я шёл, глядя на надгробья, по противоположной стороне, которая снова была у меня слева. А развилка опять оказалась справа и осталась мной не замечена.
– Как просто!
– Да! А мистики напустили бы туману!
Я промолчала, лихорадочно решая, какую же из недавних моих историй подбросить ему в качестве задачки. Но старичок, взглянув на часы, перебил мои мысли:
– Как за разговором летит время! По-вашему, успею я за час пешком добраться до речного порта?
– Если спуститесь по «канатке» к Волге, а дальше пойдёте прямо по дамбе, то вполне успеете.
Он кивнул и, пожелав мне всего хорошего, заспешил к фуникулёру.
А я осталась со своими вопросами, которые вдруг обрушились на меня все сразу, требуя немедленного осмысления. Снова мысли обратились к Ивану Карловичу, о котором я на время позабыла. Где он теперь? В каких временах? Удалось ли ему разгадать, что же такое время?
Машинально взяв в руки лежащую на моих коленях книгу, я удивилась, обнаружив, что это та самая монография о времени, которую я взяла из библиотеки, чтобы найти в ней ответы на вопросы Ивана Карловича. И до сих пор не вернула!
С сожалением оставив уютную скамейку, я направилась во Дворец книги, находящийся на том же бульваре Венец, где я спасалась от жары.
Внутри старинного здания царил полумрак, пахло пылью и почему-то кошками (наверное, их держат здесь для того, чтобы защитить от мышей книги). Несмотря на разгар экзаменационной сессии, в библиотеке было не многолюдно: должно быть, студенты отправились готовиться к экзаменам на пляж.
Я прошла сразу к своей знакомой заведующей читальным залом – это она выдала мне из хранилища нужную монографию. К счастью, Галина оказалась на месте и сообщила, что за это время книгу никто не спрашивал – так что я могу успокоиться и даже, если хочу, взять почитать ещё что-нибудь.
– А есть что-то интересное о сущности времени? – сразу спросила я.
Нырнув ненадолго в полутёмные недра книжных стеллажей, Галина вернулась со старой книгой в чёрном сафьяновом переплёте и притянула её мне:
– Вот книга, которая тебе нужна, – «Исповедь» Блаженного Августина.
– Ты же знаешь, что я не читаю религиозную литературу…
– А эта наверняка тебя заинтересует – в ней оригинальная концепция времени. Вот ты как думаешь, есть ли время в прошлом или в будущем?
– Конечно, есть. Время ведь это совокупность прошлого, настоящего и будущего.
– А Августин рассуждал иначе. Он заметил парадокс: ведь прошлого уже нет, будущего ещё нет – значит, и времени в них нет. А настоящее это лишь бесконечно краткое мгновение между прошлым и будущим – в нём нет длительности …
– Так он вообще отрицал существование времени?
– Нет. Он считал, что есть три времени – настоящее прошедшего, настоящее настоящего и настоящее будущего, которые существуют только в нашей душе. Настоящее прошедшего – это память; настоящее настоящего – его непосредственное созерцание; настоящее будущего – его ожидание.
Я взяла книгу и, распрощавшись с Галиной, вернулась на свою скамейку.
«Исповедь» оказалась состоящей из тринадцати книг. Я сразу нашла одиннадцатую, посвящённую времени, и погрузилась в чтение…
Недочитанная «Исповедь» пылилась на книжной полке. Но главное для себя из неё, как мне казалось, я уже почерпнула, почти наизусть запомнив слова Августина: «Каким же образом уменьшается или исчезает будущее, которого ещё нет? Каким образом растёт прошлое, которого уже нет? Только потому, что это происходит в душе, и только в ней существует три времени. Она и ждёт, и внимает, и помнит то, чего она ждёт, проходит через то, чему она внимает, и уходит туда, о чём она вспоминает».
Я соглашалась и не соглашалась с философом. Скорее, не соглашалась, потому что ждала вполне реального времени отпуска. Но не для отдыха, а чтобы заняться любимым делом.
С годами писательство стало занимать всё большее место в моей жизни, значительное место. Иногда мне кажется, что это и есть сама жизнь. Но рождаются только стихи, на прозу не хватает ни душевных сил, ни времени. Поэтому я и ждала с таким нетерпением окончания экзаменационной сессии.
«Допишу, наконец, свой рассказ!» – думала я, поглядывая в сторону компьютера.
Но в мои планы решительно вмешалась дочь. Двадцать первого июня, как раз в канун последнего дня защиты дипломов, она просто положила мне на стол билет до Адлера: «Вот! Надо же хоть раз отдохнуть по-человечески. Иначе лето снова пройдёт, а ты его так и не заметишь».
– Но сейчас на юге очень сильная солнечная радиация, – попыталась я возразить. – Ты же знаешь, мне нельзя…
– Ничего! – перебила меня Наталья. – Купишь себе соломенную шляпу, будешь сидеть под пальмами, а купаться – на восходе и на закате. Зато уж будет что вспомнить!
Я подумала, что, действительно, никогда ещё не ездила на юг летом, не купалась в Чёрном море, да и в Сочи ни разу не была, и решила: поеду.
В предвкушении непривычного для меня отдыха, мы с Натальей даже помечтали, как это будет замечательно. Как жаркими днями в лёгком сарафане я буду гулять в ботаническом саду, рассматривая экзотические растения, или отправлюсь на рынок, где в тени холщовых навесов сохраняют свежесть спелые плоды южных фруктовых деревьев. А под вечер, когда спадёт жара, в белом брючном костюме и лёгких тапочках пойду осматривать окрестности города вместе с такими же праздными отдыхающими. И ещё (чем чёрт не шутит!), может, заведу курортный роман…
Мы так размечтались, что Наталья чуть не пропустила последнюю маршрутку, а я, проводив её до остановки, поняла, что, несмотря на завтрашний ранний подъём, сейчас не уснуть! И села дописывать рассказ.
Устав вглядываться в темноту, я закрыла глаза и, сняв зрительное напряжение, дала возможность обостриться слуху. Прислушиваясь, я медленно поворачивалась, словно радиолокатор. Но темнота не пропускала даже малейшего шороха. Казалось, она поглотила всё вокруг и только я мешаю ей сомкнуться, чтобы царствовать безраздельно. И тьма сжала меня, не давая ни пошевелиться, ни крикнуть.
Вдруг…
В вагоне было тихо, как бывает, когда едут не первый день и все уже устали рассказывать друг другу свои истории, играть в карты, читать, разгадывать кроссворды. Поэтому, несмотря на почти обеденное время, многие пассажиры спали. Но и остальные, кажется, не заметили ничего необычного. Неужели одна я пережила недавний ужас? Мои соседи по купе лежали на своих полках. И, чтобы их не тревожить, я тоже забралась к себе наверх. Размеренный стук колес убаюкивал, и я задремала…
Внезапно всё успокоилось. И я поняла, что уже никуда не лечу, а лежу и ритмично раскачиваюсь. Открыв глаза, я увидела, что нахожусь в том же поезде, на той же верхней полке. А пассажиры снова ведут себя так, словно ничего не произошло: спят, читают, режутся с соседями в карты, пьют чай…
Стало даже оживленнее. Появились новые лица. За два дня пути все в вагоне уже были мне знакомы. Теперь некоторых из них я не увидела, но те, кто занял их места, вели себя с попутчиками, как старые друзья.
«Должно быть, я заснула и пропустила какую-то большую станцию», – решила я для себя. Но не было видно и девочки лет семи, которая всегда лежала на верхней полке напротив меня. Она же не могла сойти с поезда одна… Её мать сидела в углу и смотрела в окно.
– Где ваша дочь? – спросила я.
Она ничего не ответила и даже как будто меня не услышала. И тут я поняла, что и сама ничего не слышу. В поезде стояла абсолютная тишина, будто всё в нём происходило, как на экране гигантского телевизора, у которого отключили звук. Но при этом все между собой общались, и, кажется, прекрасно слышали друг друга.
«Так это сон!» – догадалась я.
В это время в конце вагона открылась дверь, и в неё вошёл худощавый молодой человек. Его нескладная фигура показалась мне знакомой. Присмотревшись, я узнала своего университетского товарища Володю. Из-за высокого роста, благодаря которому ему почти на всех приходилось смотреть сверху вниз, он сутулился. А чтобы казаться пониже ещё и втягивал голову в плечи. Кажется, Володя тоже меня заметил и узнал, потому что направился прямо ко мне. Мы обнялись.
– Вовка, сто лет тебя не видела! Говорили, что ты погиб… вроде бы, упал с крыши строящейся многоэтажки…
– И ты поверила?
– Нет, конечно! Но почему ты так долго не приходил?
– Ну, вот пришёл же!
– А я тебя часто вспоминала… и стихи твои тоже. Особенно вот это:
Дверей не запираю,
Что же ты молчишь так серьёзно?
Или, думаешь, не признаю,
Облетевшая моя берёза.
Вымученной улыбкой меня не мучь.
Ни к чему обижаться и каяться,
Я по-прежнему прост и горюч…
– Только это теперь не считается,
– подхватил Володя.
– Ты всё ещё пишешь стихи?
Он промолчал, будто не расслышал моего вопроса. А вместо ответа сказал:
– Я тоже помню твои стихи:
Его давно уж нет…
Но память держит цепко,
Хранит в своих далёких тайниках
Лицо художника,
Пальто и кепку
Да старенький мольберт в его руках.
Прошаркали шаги.
Вошёл он.
Снял калоши.
На гвоздь повесил кепку и пальто.
Взглянув в окно, сказал:
– Денёк хороший
Позировать сегодня будем? Кто?
Сижу, пишу портрет.
Забыла про погоду,
Про то, что начинается апрель,
И солнце плавит
Снег последний в воду,
Которую так любит акварель.
– Я посвятила эти стихи Григорию Петровичу – он учил меня живописи на факультете изобразительных искусств.
– А Сергея Петровича не забыла? Помнишь, как ты начала спорить с ним чуть ли ни на самой первой лекции по русской литературе, и он выставил тебя за дверь…
– Зато потом пригласил меня в свой литературный кружок!
– Да, а ты гордо заявила прямо с порога: «Я стихов больше не пишу!».
Это я как раз увлеклась журналистикой… И каждый день после занятий торчала в редакции студенческой многотиражки у Евгении Жановны. Странно, но всех моих самых любимых учителей уже нет в живых… Но почему ты вспомнил именно о них?
Он снова не ответил. А, тряхнув головой, словно сбрасывая воспоминания, предложил:
– Давай-ка, отметим нашу встречу…
Мы пошли в ресторан, который находился через несколько плацкартных вагонов. В них, как и в моём, царило радостное оживление, какое бывает, когда встречаются давно не видевшие друг друга близкие люди.
Немногочисленные столики ресторана были заняты, и Володя подвёл меня к тому, где оставалось свободное место. За ним уже сидели двое пожилых мужчин и молодая женщина. Увидев меня, они заулыбались. Я тотчас узнала своих любимых учителей. И хотя между нами никогда не было фамильярных отношений, а Сергея Петровича я даже побаивалась, каждый из них меня обнял и поцеловал.
Судя по всему, до нашего с Володей появления, речь за столом шла обо мне. Потому что Григорий Петрович, маленький сухонький старичок с редкими золотисто-седыми волосами, говорил, словно оправдываясь:
– Это я виноват! Не случись тогда со мной… быть бы ей знаменитой художницей. Какая точность глаза! Акварель, конечно, была суховата… но зато какое масло! Какое буйство красок!
– Рисовать можно и словом! – перебил его Сергей Петрович, дородный старик с пышной серебряной шевелюрой. – Я рад, что в конце концов она стала писательницей. Помню её первые стихи – смело начинала! Жаль, тогда журналистика победила. А всё вы, Евгения Жановна! – обратился он к красивой черноволосой женщине.
– Что вы, Сергей Петрович, на меня нападаете? – улыбнулась она. – Мне самой её стихи нравились! Я же первая и опубликовала их в своей газете.
И как когда-то давно, чуть прикрыв глаза, она стала наизусть читать мои стихи:
В какой-то миг неосторожный
Сошла с дороги.
Как подорожник придорожный
Бросалась в ноги.
Откуда это раболепье –
Припасть к подошвам?
И не бояться, что нелепо
И даже пошло.
Откуда это безрассудство –
Взмыть с ветром в небо?
Туда, где вовсе неподсудна…
Ах, мне бы, мне бы!
«Но вы же не можете знать этих стихов! – хотела сказать я. – Они были написаны позже, много позже того времени, когда вы печатали в студенческой газете мои первые стихотворные опыты.
Но почему-то я промолчала. Молчали и остальные: Григорий Петрович улыбаясь, Сергей Петрович, со своим обычным суровым выражением лица тихонько постукивая в такт стихам рукой. А Евгения Жановна продолжала:
– Поэзия – это состояние души. Журналистика помешать ей не может. Да и что плохого в том, что она стала журналисткой? По крайней мере, хоть какая-то стабильность, гарантированный кусок хлеба. Ещё неизвестно, куда бы эти стихи её завели… – и она выразительно посмотрела в сторону Володи.
– Ты нас извини, – обратился ко мне Сергей Петрович, – мы тут разговорились, будто тебя и нет рядом. А ведь ты, наверное, хочешь кое-что узнать…
Один вопрос давно вертелся у меня на языке, но я пока не решилась его задать. И потому спросила о другом:
– Что это за поезд?
– «Ижевск – Адлер». Ты же сама села в него два дня назад, чтобы, наконец, отдохнуть у моря…
– Я не об этом. Почему в нём все как-то странно себя ведут? И куда делись некоторые пассажиры? Они… погибли?
– Нет, нет, – торопливо произнес Григорий Петрович, – они как раз живы…
– Значит, я…
– Ничего это не значит! – перебил Сергей Петрович. – Ты думаешь как закоренелый материалист. Что, кроме материи, на свете ничего больше нет?
– Сергей Петрович! – укоризненно сказал Володя, обнимая меня за плечи. – Что вы разговариваете с ней, будто она всё ещё ваша студентка, и вместо того, чтобы отвечать на экзаменационный билет, задает преподавателю глупые вопросы?
Он повернул меня к себе и, глядя прямо в глаза, сказал:
– Мы знаем, о чём ты хочешь спросить. Но это слово здесь никто не произносит. Потому что не существует того, что оно означает.
– Да, – сказала Евгения Жановна, – смерти нет! Просто есть ещё один из вариантов жизни. И он нам нравится. А скоро, я уверена, понравится и тебе.
Последнее изменение: 16.05.2015